Улисс. Том 1. Джеймс Джойс

он денег потратил, чтоб перекрасить.

      Мистер Пауэр смотрел на проплывающие дома со скорбным сочувствием.

      – Бедняга, так внезапно скончался.

      – Наилучшая смерть, – сказал мистер Блум.

      Они поглядели на него широко открытыми глазами.

      – Никаких страданий, – сказал он. – Момент, и кончено. Как умереть во сне.

      Все промолчали.

      Мертвая сторона улицы. Днем всякий унылый бизнес, земельные конторы, гостиница для непьющих, железнодорожный справочник Фолконера, училище гражданской службы, Гилл, католический клуб, общество слепых. Почему? Какая-то есть причина. Солнце или ветер. И вечером то же. Горняшки да подмастерья. Под покровительством покойного отца Мэтью. Камень для памятника Парнеллу. Удар. Сердце.

      Белые лошади с белыми султанами галопом вынеслись из-за угла Ротонды. Мелькнул маленький гробик. Спешит в могилу. Погребальная карета. Неженатый. Женатому вороных. Старому холостяку пегих. А монашке мышастых.

      – Грустно, – сказал Мартин Каннингем. – Какой-то ребенок.

      Личико карлика, лиловое, сморщенное, как было у малютки Руди. Тельце карлика, мягкое, как замазка, в сосновом гробике с белой обивкой внутри. Похороны оплачены товариществом. Пенни в неделю за клочок на кладбище. Наш. Бедный. Крошка. Младенец. Несмышленыш. Ошибка природы. Если здоров, это от матери. Если нет, от отца. В следующий раз больше повезет.

      – Бедный малютка, – сказал мистер Дедал. – Отмаялся.

      Карета медленно взбиралась на холм Ратленд-сквер. Растрясут его кости. Свалят гроб на погосте. Горемыка безродный. Всему свету чужой.

      – В расцвете жизни, – промолвил Мартин Каннингем.

      – Но самое худшее, – сказал мистер Пауэр, – это когда человек кончает с собой.

      Мартин Каннингем быстрым движением вынул часы, кашлянул, спрятал часы обратно.

      – И это такое бесчестье, если у кого-то в семье, – продолжал мистер Пауэр.

      – Временное умопомрачение, разумеется, – решительно произнес Мартин Каннингем. – Надо к этому относиться с милосердием.

      – Говорят, тот, кто так поступает, трус, – сказал мистер Дедал.

      – Не нам судить, – возразил Мартин Каннингем.

      Мистер Блум, собравшись было заговорить, снова сомкнул уста. Большие глаза Мартина Каннингема. Сейчас отвернулся. Гуманный, сострадательный человек. И умный. На Шекспира похож. Всегда найдет доброе слово. А у них никакой жалости насчет этого, и насчет детоубийства тоже. Лишают христианского погребения. Раньше загоняли в могилу кол, в сердце ему. Как будто и так уже не разбито. Но иногда те раскаиваются, слишком поздно. Находят на дне реки вцепившимися в камыши. Посмотрел на меня. Жена у него жуткая пьянчужка. Сколько раз он заново обставит квартиру, а она мебель закладывает чуть ли не каждую субботу. Жизнь как у проклятого. Это надо каменное сердце. Каждый понедельник все заново. Тяни лямку. Матерь Божья, хороша же она была в тот вечер. Дедал рассказывал, он там был. Как есть в стельку, и приплясывает с Мартиновым зонтиком:

      На Востоке