Красная книга. Сергей Валерьевич Мельников

голосом и запрыгнул на трубу рядом. – И потому, что остальные ещё тупее и уродливее.

      – Тим, ты врёшь себе, ты не сможешь остановиться.

      – А я останавливаться не собираюсь. Давай со мной, сдохнем вместе.

      – Жить надоело?

      – А чё в этой жизни хорошего, а? Я Ирке знаешь, что сказал? Уходи! Уйдёшь – я повешусь! Пусть живёт потом с этим.

      – Ты совсем дебил?

      Тим махнул рукой, блеснули заклёпки на засаленном кожаном браслете.

      – Прикалываешься? На хрен мне из-за какой-то дуры вешаться? Ладно, Димон, на уроки пора. Пошли ко мне после школы, дам тебе одну кассету, пользуйся, пока не разбогатеешь.

      Я подскочил, затряс его тощие плечи:

      – Бл-и-ин, Тим, спасибище, человечище!

      – Ладно, ладно, – проворчал он, смущённо улыбаясь, – развёл гомосятину.

      ***

      Первой была физ-ра. Девчоночья стайка шепталась о чём-то, поблёскивая глазами на новенькую, а она в стороне делала разминку. Нагибалась, наклонялась, вращала корпусом. Каждое движение её было точным и совершенным.

      – Вот! – торжествующе простёр к ней ладонь физрук. – Спортивная школа! Учитесь, тюфяки! Берите пример с Саши!

      Значит, её зовут Саша… Саша легко касалась ладонями асфальтовой дорожки стадиона. Во время наклонов маечка на спине задиралась и открывалась полоска загорелой кожи с выцветшим серым пушком. Физрук делился радостью с нашими девчонками. Девчонки радовались без энтузиазма.

      – Смотрите, какой прогиб! – восторженно восклицал он им, тряся рукой в направлении новенькой. Девчонки обжигали взглядами «эту фифу из ДЮСШа», но той было пофиг, а мне нет. До конца урока я не сводил глаз с новенькой, у которой появилось имя, красивое имя Саша. Не Саня, не Александра, не Шура-дура какая-нибудь! Саша.

      ***

      Тихий посвист заманил меня в кусты, как змею на кормёжку. Мне нужно было что-то важнее еды. Мне нужен был шум в наушниках, способный заглушить крик. Тимур ждал там, серьёзный, неулыбчивый.

      – Надо сначала в одно место заскочить.

      – Да хоть в десять.

      Мы выбрались через дыру в заборе и свернули в частный сектор. У добротного дома за стеной из бута Тим тормознул:

      – Постой тут, ладно? Не фиг тебе там светиться. Две минуты.

      Он завернул за угол и вскоре вернулся с бутылкой, завёрнутой в газету.

      – Чё это? – спросил я.

      – Много будешь знать, скоро состаришься, – огрызнулся Тим.

      Я не стал настаивать. Мы перебежали дорогу перед жёлтым носом троллейбуса и завернули во двор, завешенный бельём.

      Тим жил в старой двухэтажке, таких много в нашем городе. Строили их пленные немцы после войны, восстанавливая полностью разрушенный город. Сами развалили, сами отстроили – всё справедливо. За приоткрытой дверью на первом этаже жарили рыбу, на втором навозно блестели влажной эмалью стены, выкрашенные до половины. Тим, крепко сжав под мышкой свёрток, открыл дверь, впустил меня. Скрылся в своей комнате. Свёрток остался стоять на тумбочке в прихожей. Я развернул газету, там была бутыль с пластмассовой пробкой, как на дешёвом портвейне. На этикетке цифры «646».

      – Тим,