То было давно…. Константин Коровин

вид напуганный и жалкий.

      – Ведь вот, Юрий Сергеевич, резать… Ведь время-то какое! Страстная неделя. Кто резать-то станет? – Говеют, – сказала Афросинья.

      – Тащи назад! – крикнул доктор. – Верно, жалко резать. Поросенок удалой, кусается. Прощаются грехи сейчас всем. Бери назад. Корми, пои, свинья выйдет. Я заплачу. И поросята потом у меня будут свои.

      Игнашка взвалил на плечо мешок с поросенком и засмеялся, говоря:

      – «Поросята будут»… так ведь он боров!..

      Сирень и шкаф

      Как прекрасно весеннее небо утром! Разбросанные в голубом эфире светлыми перьями, весело стелются облака, спускаясь к розовой дали весеннего леса, отражаясь в голубой воде разлива рек. Еще белеют в оврагах снега. В саду моем пожелтели осины, синие тени кладут ветви больших берез на обсохшую крышу сарая.

      Я лежу на скамейке сада и вижу, как сидит скворец у скворечника на ветке и, подняв голову, заливается песнью. Скворец благодарит весну, небо, солнце, волю и жизнь…

      Как хорошо лежать на спине и глядеть в самую высь неба! Какая красота в просторе светящемся голубого мира…

      У террасы дома вольноопределяющийся Володя саблей наотмашь рубит сухие ветви кустов сирени и боярышника. А на террасе стоит и смотрит молодая девушка Муся, моя натурщица.

      – Что это ты сирень всю изрубил? – говорю я Володе.

      – Что ж, – отвечает тот, – она еще лучше расти будет. Надо же мне упражняться, а то…

      Володя вынул портсигар с желтым шнуром, взял папиросу, постучал «элегантно» по портсигару, глядя на Мусю, и, бросив в рот, закурил.

      Ко мне подходит слуга, длинноногий молодой человек, и жалуется:

      – Что ж это такое? Володя всё время в сарае индюка нашего дразнит. Кричит ему «здорово, ребята», «рад стараться», а тот злится, весь ощетинился, отвечает. У него даже нос красный треснул…

      – Володя, – говорю я, – он защита от врагов. Это, брат, потом будет что.

      – Ничего не будет, – перебивает недовольно Ленька.

      – Ну да, это оттого ты на него нападаешь, что он Мусе нравится.

      – Тоже, Муся. Хороша.

      – Ну а что, уже все гости встали? – спрашиваю я.

      – Встали, умываются. Только Павел Петрович спит.

      – Ступай, буди его, скажи – скоро блины будут, ведь Масленица сейчас.

      – Володя, – уходя, говорит Ленька, – Мусю курить выучил, папиросы ваши искурят все.

      – А ты запри.

      – Я запер, так они достают…

      Весна. Как ярко светит солнце. На фоне зеленых елей четко блестят пуховки вербы. Не хочется идти в дом. Охватывает какая-то лень. Недвижный, смотришь на сучья яблонь и солому. Синицы в кустах щебечут – тьи-тьи-тьи-тьи, – душа замирает.

      – Иди скорее, блины уйдут! – кричат мне с террасы дома.

      Я иду и думаю: «Блины уйдут. Как странно, куда?»

      На кухне хлопоты. Я как вошел, так немного струхнул. Льют на горячую сковороду тесто. Пахнет дымом, трещит масло на сковородке. Тетка Афросинья так строго посмотрела на меня.

      – Садитесь, идите за стол уж. Чего тут… – сказал мне так же строго Дедушка.

      Блины.