Наши за границей. Николай Лейкин

есть как это?

      – Да в Берлин ли?

      – Ну вот! Как же мы иначе багаж-то наш получили бы? Как же забытые-то в вагоне саквояжи и подушки выручили бы? Ведь они до Берлина были отправлены.

      – Все может случиться.

      – Однако ты видишь, по каким мы богатым улицам едем. Все газом и электричеством залито.

      – А все-таки ты спроси у швейцара-то еще раз – Берлин ли это?

      Николай Иванович поднял стекло кареты и высунулся к сидящему на козлах, рядом с кучером, швейцару:

      – Послушайте… Как вас? Мы вот все сомневаемся – Берлин ли это?

      – Берлин, Берлин. Вот теперь мы едем по знаменитая улица Unter den Linden, Под Липами, – отвечал швейцар.

      – Что ж тут знаменитого, что она под липами? У нас, брат, в Петербурге этих самых лип на бульварах хоть отбавляй, но мы знаменитыми их не считаем. Вот Бисмарка вашего мы считаем знаменитым, потому в какой журнал или газету ни взгляни – везде он торчит. Где он тут у вас сидит-то, показывай. В натуре на него все-таки посмотреть любопытно.

      – Fürst[88] Бисмарк теперь нет в Берлине, господин.

      – Самого-то главного и нет. Ну а где у вас тут самое лучшее пиво?

      – Пиво везде хорошо. Лучше берлинский пиво нет. Вот это знаменитый Бранденбургер Тор, – указывал швейцар.

      – По-нашему, Триумфальные ворота. Так. Это, брат, есть и у нас. Этим нас не удивишь. Вы вот их за знаменитые считаете, а мы ни за что не считаем, так что даже и стоят-то они у нас в Петербурге на краю города, и мимо их только быков на бойню гоняют. Скоро приедем в гостиницу?

      – Сейчас, сейчас, ваше превосходительство.

      Карета остановилась около ярко освещенного подъезда гостиницы. Швейцар соскочил с козел, стал высаживать из кареты Николая Ивановича и Глафиру Семеновну и ввел их в притвор. Второй швейцар, находившийся в притворе, позвонил в объемистый колокол. Где-то откликнулся колокол с более нежным тоном. С лестницы сбежал кельнер во фраке.

      – Sie wünschen ein Zimmer, mein Herr?[89]

      – Я, я… Только не грабить, а брать цену настоящую, – отвечали Николай Иванович.

      – Der Herr spricht nicht deutsch[90], – кивнул швейцар кельнеру и, обратясь к Николаю Ивановичу, сказал: – За пять марок мы вам дадим отличная комната с две кровати.

      – Это то есть за пять полтинников, что ли? Ваша немецкая марка – полтинник?

      – Немножко побольше. Пожалуйте, мадам… Прошу, господин.

      Супруги вошли в какую-то маленькую комнату. Швейцар захлопнул стеклянную дверь. Раздался электрический звонок, потом легкий свисток, и комната начала подниматься, уходя в темноту.

      – Ай, ай! – взвизгнула Глафира Семеновна. – Николай Иваныч! Голубчик! Что это такое? – ухватилась она за мужа, трясясь, как в лихорадке.

      – Это, мадам, подъемный машин, – отвечал голос швейцара.

      – Не надо нам, ничего не надо! Отворите!.. Пустите… Я боюся… Впотьмах еще. Бог знает что сделается… Выпустите…

      – Как можно, мадам… Теперь нельзя… Теперь можно убиться.

      – Николай

88

Князь.

89

Вам нужна комната, господин?

90

Господин не говорит по-немецки.