Наши за границей. Николай Лейкин

и крикнул:

      – Glückliche Reise![41]

      Поезд помчался.

      VII

      Поезд мчался к Кенигсбергу, куда начальник станции неизвестно для чего отправил обратно супругов, так как и на той станции, где они пили с ним пиво и мадеру, можно бы было дожидаться прямого берлинского поезда, который не миновал бы станции. Очевидно, тут было какое-то недоразумение, и начальник станции и супруги не поняли друг друга. Да и на станции-то не следовало им слезать с того поезда, в который они сели по ошибке, а следовало только пересесть из гамбургского вагона в берлинский и выйти гораздо дальше на станции у разветвления дороги, но супруги были, выражаясь словами Николая Ивановича, без языка: сами никого не понимали, и их никто не понимал, отчего все это и случилось.

      Николай Иванович сидел с женой в купе и твердил:

      – Кенигсберг, Кенигсберг… Наделал он нам переполоху! В гроб лягу, а не забуду этого города, чтоб ему ни дна ни покрышки! И наверное, жидовский город.

      – Почему ты так думаешь? – спросила жена.

      – Да вот, собственно, из-за «берга». Все жиды «берги»: Розенберги, Тугенберги, Ейзенберги, Таненберги. Удивительно, что я прежде про этот заграничный город ничего не слыхал. Новый какой, что ли?

      – Нет, мы про него в пансионе даже в географии учили.

      – Отчего же ты мне про него раньше ничего не сказала? Я бы и остерегся.

      – Да что же я тебе скажу?

      – А вот то, что в нем обычай, что по телеграфу обед заказывать надо. Наверное, уж про это-то в географии сказано… Иначе на что же тогда география? Ведь географию-то для путешествия учат.

      – Ничего в нашей географии ни про обед, ни про телеграммы сказано не было. Я очень чудесно помню.

      Николай Иванович скорчил гримасу и проворчал:

      – Хорош, значит, пансион был! Из немецкого языка только комнатным словам обучали, а из географии ничего про обеды не учили. Самого-то главного и не учили.

      – Да чего ты ворчишь-то! Ведь уж напился и наелся с немцем на станции.

      – Конечно же, привел Бог пожевать и легкую муху с немцем урезать, но все-таки… А хороший этот начальник станции, Глаша, попался… Ведь вот и немец, а какой хороший человек! Все-таки посидели, поговорили по душе, выпили, – благодушно бормотал Николай Иванович, наконец умолк и начал засыпать.

      Мадера дала себя знать.

      – Коля! Ты не спи! – толкнула его жена. – А то ведь эдак немудрено и проспать этот проклятый Кенигсберг. Тут как только крикнут, что Кенигсберг, – сейчас и выскакивать из вагона надо, а то живо куда-нибудь дальше провезут.

      – Да я не сплю, не сплю. А только разик носом клюнул. Намадерился малость, вот и дремлется.

      – Кенигсберг! – крикнул наконец кондуктор, заглянув в купе, и отобрал билеты до Кенигсберга.

      Через минуту поезд остановился. Опять освещенный вокзал, опять столовая с снующими от стола к столу кельнерами, разносящими кружки пива. Первым делом пришлось справляться, когда идет поезд в Берлин. Для верности супруги обращались к каждому железнодорожному сторожу, к каждому кельнеру, показывали свои билеты и спрашивали:

      – Берлин? Ви филь ур? Берлин?

      Оказалось,

41

Счастливой поездки!