Альма. Неотразимая. Тимоте де Фомбель

Бассак просил отложить для вашего имения в «Красных землях», я отправил кораблём на юг острова. Десять мужчин, пять женщин. Все отборные, без изъянов.

      – Сам корабль там?

      – Да. В Жакмеле. Возможно, уже отчалил обратно во Францию.

      – Вам было приказано оставаться на борту до прибытия назад.

      – Мой старпом Вожеланд завершит этот рейс. Причины я как раз объясняю в том письме, которое вы не застали. Наверняка оно уже у вашего отца. Он в Ла-Рошели?

      – Я не знаю.

      Она ответила не думая. Где её отец в эту минуту? Сейчас не время для богословских рассуждений.

      – А как же учётные книги? – спрашивает она. – Кто их будет вести?

      – Я оставил их Вожеланду. Во Франции он отчитается счетоводу Ангелику.

      От этого имени тревога сгущается над Амелией лёгкой тучкой.

      – В них не будет суммы последних сделок, – замечает она.

      – Действительно. Завтра я отправлю все расчёты за последние дни. В частности, по сегодняшней утренней сделке.

      – Сделке с кем?

      – С одним испанцем. Он взял все остатки. Кроме…

      – Кроме чего?

      – Кроме одной женщины внизу…

      – Я видела её в конюшне.

      – Я не обязан говорить вам о ней, потому что она лично моя.

      – И всё же расскажите.

      – Я купил её за свой счёт на побережье Гвинеи.

      – И что же?

      – Предложил испанцу.

      Гардель лжёт. Он никому не говорил о ней, но ему, похоже, пришла в голову мысль, как не потерять всё.

      – Этот господин не захотел её брать, – продолжает Гардель. – Сказал, что не хочет рисковать, так как ребёнок ещё не родился. Испанцы не такие сентиментальные, как кажутся на вид. Они умеют считать деньги.

      – К чему вы клоните?

      – Я продавал ему беременную женщину, а значит, и тот самый риск заодно.

      Он понижает голос:

      – Открою вам мой секрет: единственный способ выиграть – не играть самому, а предоставить это другим.

      – Сколько?

      – Я готов был отдать женщину вместе с ребёнком за две тысячи французских ливров прямо сейчас или за три – после родов.

      Гардель даже не заговаривает про око и мету песни. Нет времени. Он лишь надеется выгадать сколько-то денег, продав женщину, которая уже при смерти. А ощипать эту невинную голубку, которая на него смотрит, будет нетрудно. Он бормочет:

      – Две тысячи, слышите? Это почти даром…

      – Пятьсот!

      – Что-что?

      – Я куплю её за пятьсот ливров наличными, – звучит звонкий голос Амелии.

      Гардель смотрит на неё. Да как она смеет?

      Амелия собрана. Вид у неё как у маленькой девочки, которой дали монетку, чтобы она поставила на лошадь на Ньюмаркетском ипподроме.

      Капитан переводит взгляд на входную дверь.

      – Я сказал, две тысячи, мадемуазель Бассак.

      – Пятьсот, – повторяет она.

      Гардель знает, что в любую секунду может войти Папийяр и объявить, что роженица скончалась. Сделку нужно провернуть скорее.

      – Полторы тысячи.

      – Вижу, вы меня