Клубок со змеями. Павел Сергеевич Марков

ответственности, Кашшур, – буркнул крайний справа жрец.

      При упоминании этого имени, я вздрогнул.

      – Ваша Лучезарность? – беззвучно прошептали мои губы.

      «Значит, Верховный жрец все-таки здесь! Но зачем?».

      Меж тем губы Кашшура дернула едва заметная усмешка.

      Он отложил стиль и посмотрел мне прямо в глаза:

      – Ты здесь по обвинению в убийстве, – начал он, медленно выговаривая каждое слово, – но не корзинщика. Н-е-е-т. Мы не рассматриваем дела простолюдинов. Этим занимаются местные рабианумы. Ты просто обязан сие знать, – тут Верховный жрец сделал паузу и слегка прищурил свои карие глаза, – ты обвиняешься в убийстве храмового писца.

      Даже если бы сейчас в окно заглянул Адад[2], усмехнулся и метнул в меня молнией, я не был бы так поражен, как от слов Кашшура. Я сидел, разинув рот, и не в силах выдавить из себя хоть слово. Да что слово. Звук!

      – Ты признаешь свою вину, Саргон?

      – А… я…

      Глаза Кашшура еще больше сузились:

      – Ты признаешь свою вину?

      – Нет! – ко мне вернулся дар речи.

      Я даже попытался встать, но жилистые руки стражников тут же усадили меня обратно на скамью.

      – И я не знаю никакого писца Бел-Адада! Я знаю корзинщика Бел-Адада!

      – Я правильно понимаю? – Верховный жрец вновь взял в руки стиль, – ты не признаешь свою вину в убийстве писца?

      – Я же сказал вам, что не знаю никакого.... – мой голос сорвался на крик, после чего последовало очередное соприкосновение со столом.

      На этот раз везение кончилось, и удар пришелся прямо на место перелома. Я взвыл, закрывая лицо руками. Слезы обиды и боли потекли по осунувшимся щекам.

      – Как смеешь ты, ничтожный мушкену, повышать голос на совет жрецов? – его спокойный размеренный тон, отдающий твердыми нотками, не изменился ни на йоту.

      Я молчал. Разум отчаянно искал выход из сложившегося положения, но не находил. Из носа вновь засочилась кровь.

      – Полагаю, это можно трактовать, как отказ сознаваться в содеянном, – молвил Кашшур, придвигая к себе глиняную табличку и делая на ней какие-то пометки, – тогда мы можем начать заслушивать показания свидетелей, – он поднял голову, – стража! Пригласите первого.

      Один из воинов, тот, который был освобожден от поручения удерживать цепи оков, двинулся к дверям зала. Я же поднял голову вверх, прижав пальцы к ноздрям, пытаясь остановить кровотечение.

      «Ну и досталось же моему носу за сегодня!».

      Створчатые деревянные двери распахнулись, и в зал вошел человек средних лет, невысокого роста и в потрепанной белой рубахе, заправленной в такую же потрепанную выцветшую набедренную повязку, свисающую до колен. Ноги были обуты в кожаные сандалии. Виски покрывала легкая седина, а загорелое морщинистое лицо свидетельствовало о том, что этот человек слишком много времени проводит на солнце. Кажется, я узнал его. Он был соседом корзинщика Бел-Адада. Хоть лично мы не знакомились, пару раз я пересекался с ним во время строительства хижины. Насколько мне известно, он постоянно работал в поле на оросительных каналах к югу от города.

      Сосед