Пост. Дмитрий Глуховский

перед ним на колени.

      – Простите меня, батюшка. Чувствовала, враг идет. Ошиблась. Каюсь.

      Он хмурится, старается ее понять. Потом крестит. Потом, сомневаясь, спрашивает у нее своим ровным, без перепадов, голосом:

      – Что почувствовала?

      – Я раскладывала… Карты. Просила, чтобы меня ангелы предупредили…

      Он даже вперед подается, так старается ее понять. Она на каждый его вопрос и кивает, и качает головой – чтобы помочь ему.

      – Гадаешь?

      – Грешна. Я верующая очень. Знаю, что нельзя. Хочу исповедаться. Прощения попросить. Только тут некому было… Исповедаете?

      Он качает головой, крестит ее раз, другой, третий.

      – В великий грех себя ввергаешь. Сатане предаешься. Молишься Богу?

      – Молюсь, каждый день молюсь. Я… Понимаю… Вот, отмаливаю…

      – Нельзя.

      – Мне… Я боюсь очень. За сына. За мужа. Поэтому заглядываю туда…

      Отец Даниил отнимает у нее пальцы, которые она пыталась целовать.

      – Запрещаю тебе. Дьяволу открываешься. А Бог тебя не услышит, потому что нет его боле в этом мире. Будущее сокрыто от человеков, и смотреть в него – промысел Сатаны. Слышала? Запрещаю!

      Тамара смотрит на него растерянно. А он твердо произносит:

      – Уйди!

8

      Как только Мишель вышла из столовой, Егор тоже поднялся. Хотел догнать ее, хотел наконец извиниться за глупость, которую тогда сморозил. Думал рассказать ей, как искал для нее в городе телефон, как облазил сгоревший ТЦ и как по квартирам еще шастал.

      Но она проскочила к себе в подъезд так быстро, что он ничего не успел. Хлопнула ему в лицо дверью. Егор сел в тени во дворе, стал смотреть на ее окна.

      Ты мне снилась сегодня,

      Мне во сне улыбалась,

      Говорила со мною,

      Будто с кем-то чужим,

      Будто с кем-то пригодным…

      Она появилась в окне; приоткрыла ставни, посмотрела во двор. Егор отодвинулся еще глубже в тень, взял в руки свою невидимую гитару. Улыбалась… Малость? Жалость. Ну хоть самую малость. Я проснулся – вот жалость. Ничего не осталось. Херня какая-то.

      Когда подъесаул свистнул ее, Егор надеялся, что Мишель оскорбится и отошьет его. А она спорхнула прямо в его лапы, даже ломаться не стала. Ну хоть самую малость поломалась бы!

      Нельзя было отпускать ее одну с этим. Не хотелось.

      Егор должен был слышать все, что он ей скажет, и все, что она скажет ему. Это, может, было подло, но без этого ему было никак не обойтись.

      Они укрылись от людей за трансформаторной будкой.

      Мишель сидит рядом с подъесаулом, совсем близко – головы их склонились друг к другу, они, кажется, шепчутся о чем-то. Руки их сплелись – Егор точно это видит, фонарь с его стороны бьет по ним, и получается, что сам Егор для них невидим, а они – вот они, голубки. Он вслушивается: вещает подъесаул, бархатным своим голосом заговаривает девчонку:

      – Нету. Расстался полгода назад. Характерами не сошлись. Ну, то есть как характерами… С другом я ее застал. С моим.

      – Ого!

      – И как-то не понял