Пост. Дмитрий Глуховский

свой даст во время свое, и лист его не отпадет, и вся, елика аще творит, успеет. Не тако нечестивии, не тако, но яко прах, егоже возметает ветр от лица земли. Сего ради не воскреснут нечестивии на суд, ниже грешницы в совет праведных. Яко весть Господь путь праведных, и путь нечестивых погибнет…

      С самого начала Молитвослов начали, обреченно думает Мишель. По порядку пойдут. Это на весь вечер, пока бабка не уснет.

      И тут во дворе свистят.

      Свистят!

      Она вскидывает глаза: прямо под ее окном стоит этот ее атаман. Видит ее, девицу у окошечка, и ей именно свистит. Свистит! Во наглый!

      Отступить? Ответить? Или отступить?

      – Эй! Мишель!

      Разузнал, как ее зовут. Спрашивал.

      – Спустись, а? Дело есть!

      – Какое еще дело?

      Она шепчет ему сердито, а у него такая яркая улыбка, что она сама собой отражается в ее лице. Она кивает, когда он жестом зовет ее к себе, на улицу. И как будто бы нехотя отходит от окна. И снова бросается в ванную, и теперь прихорашивается уже отчаянно. А в комнате баба Маруся ноет:

      – В грехе живем, Нюрочка, в грехе. Плохо без исповеди, плохо без причастия. Вот человек, который через мост пришел, хорошо было бы, если б он батюшка был, а? Остался бы, может, с нами, и облегчил бы нам жизнь.

      – Хорошо бы, Маруся.

      Мишель к двери прыгает одним прыжком, а по лестнице идет не спеша, потому что дверь в подъезде распахнута и атаману все будет слышно.

      Выплывает – он стоит прямо перед ней, во рту самокрутка, глаза прищурены. Представляется ей, хотя она уже и имя его знает, и звание.

      – Ты ведь не местная, да?

      Кригов спрашивает ее об этом сам, первый. Мишель-то все размышляла, как ей привести разговор к тому, что она и сама из Москвы, как и атаман. Что ей Пост этот кажется такой же забытой богом дырой, как, наверное, и ему.

      А он сам – сам увидел, что она на остальных здешних жителей не похожа. Мишель чувствует, как у нее начинает припекать щеки.

      – Не-а.

      – А откуда? Не из Москвы?

      – Из Москвы.

      Он усмехается и кивает. Он выше ее на голову, и ей приходится задирать подбородок, чтобы смотреть ему в глаза. Глаза у них одинаковые, думает Мишель. Светло-светло-серые.

      – Что тут забыла?

      – Так… В Москве просто никого не осталось. А тут… Родня.

      – Забирала бы их и возвращалась к нам! Прозябаешь тут… В Москве-то, наверное, жизнь повеселей бы пошла. Тут у вас какие по вечерам развлечения? Слизней с капусты собирать?

      Мишель пожимает плечами.

      – А где родители жили?

      – На Патриарших прудах. У нас прямо на этот пруд окна выходили, у меня даже фотки есть… В телефоне.

      – Патрики? А у нас там штаб войсковой совсем рядом.

      – Правда?

      – Честное слово. На Садовом сразу. А как родителей звали? Сейчас-то там не такая тьма народу живет, как раньше.

      Сердце у Мишель начинает колотиться.

      – Эдуард Бельков. Это отец. Он в министерстве работал.

      – Ого. Эдуард… Эдуард…

      Так во сне бывает, когда в пропасть падаешь.