Пост. Дмитрий Глуховский

квохчет:

      – Ну вот. А я его Алешей, Алешей…

      Кригов кивает. Раздумывает.

      – Слушай, брат Даниил. Выручай нас. Нам нужно знать, что там, за мостом. А?

      Тот хмурится, тужится, хочет понять – но все-таки не понимает. Тогда Кригов, почесав бровь, снова берет карандаш и рисует: две извилистые линии – реку. Мост через нее. Периметр стены Поста очерчивает прямоугольником. Показывает на себя, на Пост. Потом на мост, потом на тот берег.

      – Там что? Что там?

      Брат Даниил вдруг прищуривается. Поджимается. Собирается. Выговаривает:

      – Что на том берегу?

      – Да, да!

      Он кивает: понял.

      – Дорога там. Железная. На восток идет.

      – Ну дорога-то ладно. А города какие? Люди живут там? Или все пусто?

      – Не понимаю. Что?

      Кригову приходится еще раз это же самое спрашивать и произносить все медленно и терпеливо, губами четко показывая звуки. Даниил вроде под конец соображает, чего от него хотят, но вместо ответа спрашивает сам:

      – А ты, божий человек, кому служишь?

      – Я-то? – Кригов приосанивается, показывает Даниилу свои погоны, кокарду на фуражке. – Государю императору и Московской империи.

      – Московской?

      Кажется, что из всех этих слов пришлый узнал по губам только одно.

      – Так точно.

      Проходит еще несколько мгновений – и маска из задубевшей кожи, которая у гостя вместо лица была, расслабляется. Он пытается улыбнуться – выходит плохо.

      – Слава Богу. Дошел, значит.

      И он тоже крестится.

      Раб божий Даниил понимает вопрос по выражению их лиц – и казака, и Полкана.

      – Обитель мою разорили. Братьев убили. Я последний остался. Пошел в Москву за заступничеством. По дороге звери напали. Думал, не дойду.

      – Кто напал на обитель? Кто? Кто напал?!

      – Лихие люди. Там у нас каждый сам за себя. Не разберешь.

      Дальше разговор идет трудно: каждый вопрос Даниилу нужно объяснять три и четыре раза, а какие-то он не понимает вообще. Но вроде приходят к тому, что сам он не издалека шел, вроде бы из-под Нерехты откуда-то, где и находился, пока не был разграблен, его самодельный монастырь.

      Насколько он знал, дальше имелись города, и в них жили понемногу люди, хотя крупные центры, вроде Екатеринбурга, все еще лежали в руинах. Кригов все услышанное записывает, а, записав, уточняет:

      – А как там у вас про Москву думают? Что говорят? Помнят Распад? Зла на нас не держат?

      – Да что Москва? – подтягивает свои худые плечи брат Даниил. – Там у нас такое началось после большой войны, брат на брата, сын на отца… Безбожный мир, сатане преданный. Какая уж разница, кто начал? Все бьют, бьют друг друга… На монахов нападать – виданное ли дело?

      – А что же раньше от вас никто к нам не приходил тогда, раз у вас там столько народищу живет? – хмурится Полкан.

      Отец Даниил разводит руками.

      – Я за всех не могу сказать. Многие-то думают, что Москвы нет давно, в войну сгинула. Разбомбили ее или еще чего… Не знаю. Так все говорили, кого спрашивал. А когда обитель разорили нашу, я себе так