Кент Бабилон. Генрих Шмеркин

– не хочу». Как школьник-переросток. С сумками какими-то отвратными…

      – Привет, Сеня!

      – Привет!

      – Как дела?

      – Спасибо, на букву X.

      – В каком смысле?

      – В смысле, хорошо.

      – Ну, рассказывай.

      – А что рассказывать? Оле (Оля – его жена) коляску-инвалидку дать должны. Третий год никак не дадут. На лапу совать надо. С деньгами – полная засада. В институте второй месяц зарплату не дают. Старший, правда, женился. Уже легче. В таксопарк мойщиком устроился. А остальные на мне. Веня и Яша в политехе, Витька консу оканчивает. Пианист, в меня пошёл.

      Я, между нами, детей его никогда не видел. Точно сказать, что значит «в меня пошёл», не могу.

      – А у Валерика, у младшенького, аллергия буквально на всё, – продолжает Варежка. – И Людмила Ивановна моя тоже не очень. Сына её от первого мужа в тюрьму посадили, три года дали. Говорит, что не воровал. Тёмное дело, короче. Мается Люсенька, места себе не находит. Она без него – как я без неё. Такие дела. А на работе всё нормально. Сто двадцать «красных уголков» – тьфу-тьфу-тьфу! Экономическая выгода – только держись! Вот, в домовую кухню профсоюз талоны выделил. Пойду, рисовую кашу и пирожки с капустой получу. Отличное, что ни говори, подспорье.

      – А на фано не играешь, Сеня?

      – Играю. Фано дома отличное, «Ibach und Söhne». Приходи – вместе «Самер тайм» зашарашим.

      – А на ионике, Сеня?! Лабал бы сейчас на ионике и в хрен бы не дул!

      – Да нам, в принципе, хватает. По ночам пристроился садик охранять. Работа непыльная. Ведро картошки деткам начистил – и спи, сколько влезет. И зарплату не задерживают.

      – А мы на их задержки чихать хотели. Мы своё и без зарплаты вырулим.

      – Извините, чуваки, Оля кашу ждёт, кормить пора.

      И попилял он со своими талонами в кухню для нищих.

      Сто двадцать изобретений всё-таки, учёный, видать, нехилый. И музыкант – не из последних…

      Хорошая, как говорится, голова, а дураку досталась!

      Адольф

      После того как из нашего «фойерного» (не от «фойер», а от «фойе»), музкомедийного джаза свалил Варежка, Гриша Пинхасик привёл нового пианиста.

      Звали новичка Адольф Яковлевич Хилоидовский, он годился мне в отцы.

      У Адольфа был хищный сионистский нос, голову украшал слиток свалявшихся рыжих волос, смахивающий на вычурный золотой портсигар.

      Казалось – над матральником Хилоидовского поработал неумелый бутафор. Нос Адольфа Яковлевича смотрелся так, будто его наклеили наспех.

      Надыбал его Пинхасик в симфоническом оркестре филармонии, где Хилоидовский играл третью скрипку.

      …Адольф рассказывал, как в войну дали ему деревенские пацаны прозвище Гитлер. Отец на фронте погиб, а сын вдруг – Гитлер!

      В войну Адольф с матерью в эвакуации были. В Узбекистане, под Ташкентом. И приписаны – к бахчеводческому колхозу имени товарища Герцена.

      Пошёл Адик к председателю сельсовета товарищу Прохорову и попросил выправить «Адольф» на «Аркадий».

      И сказал ему председатель, что