Кент Бабилон. Генрих Шмеркин

летними вечерами – когда письма родным были написаны, валторны надраены, а Ленинская комната блестела, «как котбвы яйца», – музыканты-срочники собирались в курилке. Находилась она под открытым небом (чуть не ляпнул – на свежем воздухе), рядом с казармой и представляла собой квадрат 2 на 2 метра, образованный четырьмя вкопанными по периметру, выкрашенными в защитный цвет скамейками.

      В центре квадрата щерила дымящееся жерло коричнево-зелёная урна (здесь мне никогда не согласиться с университетским профессором Сенькой Пузенко, утверждавшим, будто «урна есть условное обозначение места, вокруг которого следует бросать окурки»).

      В курилке той – до самого отбоя – солдаты вспоминали гражданку.

      Иногда это были мемуары о еде.

      Подробно рассказывалось – что, где, с чем, в каком количестве, под что.

      Короче, садо-мазо…

      Яичница! Янтарно-мраморная яичница – из трёх полновесных яиц – под хрусткие солёные огурцы и пенные помидоры «со слезой»!

      Картошка, поджаренная на сливочном масле – распаренная, томящаяся, прямо со сковороды…

      Слоёный мамин «наполеон» с заварным кремом, инкрустированный шоколадными и ореховыми звёздочками…

      Вязнущие в топком желе заливные языки, не успевшая остыть кулебяка, домашний борщ из капусты, картошки, морковки и свеклы, припущенные в томате тефтели величиной с апельсин…

      Подробно описывались рецепты, вкусовые и ароматические оттенки. В воздухе витали пары булькающих кастрюль, дымки коптилен, фантомы жарящихся цыплят и фаршированных телячьей печенью бараньих сёдел.

      Но чаще, конечно, рассказывали про женщин. Когда, какую и как…

      Затягиваясь удушающим табачным дымом (сигареты «Северные», 7 копеек пачка), истосковавшиеся по нормальной человеческой жизни бойцы ощущали сладкий запах женского тела, оглушительный аромат духов…

      Парфюмерией несло от интенданта-прапора, сидящего рядом.

      Прапор, не разуваясь, с мученической миной, заливал в свои грибковые кусковские туфли дезинфицирующую «тройняшку».

      …Развёрнуто воссоздавались блузки-юбки-лифчики-трусики, габариты, округлости, стоны, конфигурация изгибов. Сообщалось, чья она жена…

      Встрять со своей историей было нелегко. Что рассказать – было почти у каждого.

      Мне было 27.

      Одиннадцать месяцев назад я женился на Марине…

      Слушая откровения 19-летних «казанов», думал только о ней. Где она сейчас? Что делает? С кем говорит? Был страх. Страх оказаться рядом. Что-то узнать. Увидеть – с кем она. Где. Во что одета. По какому такому случаю?..

      На фаготе у нас играл киевлянин-подолянин Лёня Лантух, по кличке Кармэн.

      Кармэном его прозвали за вороний нос.

      «Каррр! – мэн».

      В армию Лёню загребли сразу после получения школьного аттестата.

      Вечерами Кармэн, пуская слюнки, слушал рассказы донжуанов срочной службы.

      Однажды Лёня не выдержал:

      – И мне есть что вспомнить