Кент Бабилон. Генрих Шмеркин

редакция «Социалистической Харьковщины».

      А у завотделом новостей Борщёва, оказавшегося на торжестве без супруги, «снесло вдруг башню». И он со всех ног бросился обхаживать практикантку Зиночку, сидевшую на образовании и городской хронике. Они танцевали в обнимку и пили смесь «Мазепы» со «Стрелецкой» из одного стакана. После очередного совместного глотка Зиночка обожгла ухо Борщёва горячим: «Мы проснёмся на рассвете, мы с тобою вместе встретим день рождения зари…»

      Борщёв подхватил пассию на руки и посеменил, с этим счастьем, к оркестрантам – дабы те воплотили её девичью мечту в реальный звук.

      И тут – как в добром индийском фильме – мужчина узнаёт в барабанщике своего сына!

      Это была трогательная встреча.

      Рыдающий отец падает перед сыном на колени и умоляет:

      а) ничего не рассказывать мамульке,

      б) открыть секрет, когда и где сын успел так натаскаться на барабане.

      И сын обещает хранить страшную тайну отца, если тот выделит ему бабки на 2-скоростной японский магнитофон. А заодно сливает папаше информацию, каким макаром лабает вся Лёнина капелла.

      Через неделю у Борщёва-младшего появляется стационарный «Sony», а в «Социалистической Харьковщине» – зубодробительный фельетон «Макеты Шавинера».

      Лёнины дети приходят из школы в слезах. И он, буквально с колёс, переводит детей на фамилию жены.

      Теперь наследники легко окорачивают злопыхательствующих одноклассников: «А мы – не Шавинеры, мы – Лифшицы!».

      …Иногда «макеты» входили в раж. Начинались интересные разговоры: «Сделай гитару тише, ты заглушаешь мою». Или: «В ах-Одессе сегодня соляру играю я!».

      Всё отдам!

      Иногда мечтаешь о чём-то, что тебе не дано, не подвластно, с чем и обращаться-то, по сути, не умеешь. И вдруг подваливает прун – несказанный. И вот оно, счастье – в твоих, можно сказать, руках!

      И ты, не способный по-настоящему любить и быть любимым, взлетаешь на почудившуюся тебе вершину. И начинаешь лупить пальцами по безответной трансформаторной проволоке.

      …Ладно, довольно о «макетах»!

      Песням наперекор

      Вернёмся к Паганини.

      «Сустав» наш работал на аппаратуре, принадлежавшей Николо. В руководителях он числился только поэтому. Стоил такой комплект не менее трёх штук.

      Но – песням нашим наперекор – вырастали в Харькове новые жилмассивы. Шла застройка Алексеевки, Салтовки, Новожанова. Масса счастливчиков вселялась в пахнущие свежей краской квартиры.

      Обойный бизнес шёл в гору.

      Вскоре, когда заказов у Паганини стало невпроворот, он объявил, что с музыкой завязывает.

      Вместе с Паганини от нас уходили усилбк, колонки и ревер.

      На весь Харьков оставалось два неустроенных бас-гитариста: Черкашин и Сумасбройт.

      Бывший аспирант института радиоэлектроники Коля Черкашин, уволенный из ресторана «Центральный» (до «Центрального» Коля работал со мной в оркестре Вальсона), в качестве кандидата не рассматривался.

      Пару