Пути-дороги. Сергей Калабухин

на дню по десять – не дела, а суета сует, Людочка! Суета ради собственной уютной жизни. А цель моего Дела – чтобы все люди стали лучше жить. Понимаешь?

      Она отрицательно качнула головой. Потом спросила:

      – А какая тебе польза, милый, что другие станут жить лучше?

      – Во! В этом всё и дело! Мне лично пользы никакой. Мне, наоборот, зарплаты не хватает, потому что больше половины из неё идёт на Дело, и на семью не остаётся ни копейки. Мне надо оставаться одному.

      В глазах Людмилы мелькнуло будто понимание. Но после долгой паузы она с наигранным спокойствием проговорила:

      – Врёшь ты всё. Плохо человеку одному. И разве я тебе обуза? Зарплаты мне твоей не нужно.

      Она поднялась и ушла в спальню. Вернулась в одной коротенькой прозрачненькой сорочке. И плоть Левенцова в очередной раз победила его разум.

      Ранним утром Людмила потащила Славу на кухню, где на стол было накрыто, как для праздничного ужина. Между делом, как бы невзначай, она задала привычный свой вопрос:

      – Когда придёшь?

      – Тебе надо расширять словарный запас, Люда, – ответил он. – Тем более в свете вчера мною сказанного.

      Она остановилась у плиты с беспомощно повисшими руками, с жалким взглядом не желающих верить глаз. Спросила с тихой обречённостью:

      – Что же не сказал, какое у тебя единственное дело?

      – Да по части техники, – ответил он, смутясь. – Одну вещь изобретаю. Планировал электрический движок, способный конкурировать с нынешним автомобильным, но чувствую, надо брать шире…

      – Уж не машину ли собираешься купить? – глаза у Людмилы блеснули одобрительно.

      – Не совсем правильно ты поняла. Машины в их нынешнем виде я не люблю, поэтому хочу заменить их экологически чистыми электромобилями.

      – Интересно, – сказала она как будто с пониманием, затем спросила. – Ты, окончательно решил? Правда, больше не придёшь?

      – Правда. Я же трезвый сейчас и вполне отвечаю за свои слова. Будь великодушной, Люда, не серчай.

      – Нет, – возразила она напряжённым голосом, – такую жестокость нельзя простить. Мало того, что ты всегда приходишь ко мне под градусом, так ещё и относишься как к дешёвой, вернее, бесплатной шлюхе! Три года молчал, пользовался мною, когда приспичит, а теперь неожиданно о каком-то важном деле вспомнил! – И вдруг её глаза сверкнули. – Будьте прокляты и ты, и твоё дурацкое Дело! Пусть это дело сожрёт когда-нибудь твоё семейное счастье.

      Упав на стул, Людмила истерично зарыдала. Слава воровски на цыпочках прошёл в переднюю, осторожно отвёл защёлку замка и опрометью бросился вверх по лестнице. Татищев, судя по тишине в его комнате, ещё спал. Левенцов не испытывал ни раскаяния, ни угрызений совести, ни жалости к покинутой Людмиле. Груз обязывавшей связи был сброшен наконец, и это веселило душу. Но когда Слава стал бриться, ему вдруг вспомнились слова цыганки: «Проклятый будешь, один будешь, страдать будешь». Левенцов даже бритьё приостановил,