Пути-дороги. Сергей Калабухин

я знаю, ты и к себе беспощадно ироничен. Тем более странно… Неужели ты вправду веришь, что изобретения могут нас приблизить к счастью? Мой отец рассказывал об ужасах чернобыльской аварии. Он добровольно туда поехал, он был врачом. Других спасал, а сам не уберегся… Когда он умирал, я проклинала изобретателей атомной энергии.

      – Девочка… – произнёс Левенцов с оттенком укоризны. – Я понимаю твоё горе. Но зачем так огульно об изобретателях? Знаешь, мне тридцать пять уже. Ни кола, ни двора, ни семьи, ни близкого человека. Мои родители погибли в автокатастрофе, сестёр, братьев нет. Я, как проклятый, сажусь каждый вечер к рабочему столу и до ночи ломаю голову над безнадёжным делом, которое, как ты заметила, вряд ли сделает человечество счастливей. Знаешь, какие непростые монологи на этот счёт крутятся у меня в голове даже ночью в сновидениях! Иногда думаешь, может, я наркоман от изобретательства…

      Проводив Аллу, Левенцов вдруг увидел, как замечательно хорошо на улице. Дневная жара сменилась уже вечерним ласковым теплом, схлынул транспортно-людской поток, было тихо. Улица, по которой он в рассеянности брёл, проходила мимо парка. Он завернул в него и в тени деревьев вспомнил про аллею, на которой встретился с Наташей. Он попытался вспомнить её лицо – не удалось: в памяти складывалось нечто притягательно приятное, но расплывчатое, без конкретных очертаний. Отчётливо вспомнился только её голос. Какое целомудренное было в этом голосе спокойствие и какие чеканной ясности согласные, смягчаемые придыханием! И неисчерпаемая нежность. Прямо как автономное живое существо воспринимался её голос. Как одушевлённая ласка женщины, счастливо утомлённой наслаждением. Женщина этого чуточку стыдилась, и это так мило отражалось в голосе…

      Вспоминать Наташу было приятней, чем трудиться над изобретением. И Левенцов неожиданно подумал: «Гитару бы, в приятели шута, пить с ним вино всю ночь, грустить, глядеть на звёзды, песни петь да затевать проказы во дворце принцессы!»

      4

      Алла скинула в прихожей туфли, прошла на кухню, потом в библиотеку. Алевтина Владимировна Скобцева, её мать, сидела в кресле у окна с раскрытой книгой. Алла, неслышно подошла по толстому ковру и мягко повернула книгу вверх обложкой. Это был роман Стендаля: «Пармская обитель».

      – Охота тебе такую старомодчину читать! – пожала Алла плечами.

      Пятидесятилетняя Алевтина Владимировна, сохранившая редкую в такие годы привлекательность лица и женственно полнеющего тела, глянула на дочь своими вдумчивыми, красивыми глазами и сказала:

      – Если бы над чтением этой «старомодчины» дала себе труд посидеть нынешняя молодёжь, глядишь, перестали бы днём водкой торговать, а вечером «новомодчину» смотреть по телевизору.

      – Тебе бы легче стало, мам?

      – Да хоть бы лавки их цыганские исчезли с улиц, и на том спасибо. А то давят на глаза, как фальшивая нота на уши.

      – Мам, я подыскала место, – сообщила Алла. – С понедельника к работе приступлю.

      – Сгораю от любопытства.

      – Продавщицей