Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака. Карина Демина

сладко, но не розами.

      Себастьян присел.

      Трава жесткая, будто бы одревесневшая, и ломается под пальцами, а острое былье так и норовит впиться в кожу. А земля мягкая, что пирог непропеченный. И больная словно бы, цепляется за когти белесыми корнями, а может, и не корнями вовсе, но паутиной… откуда паутина под землею?

      Себастьян аккуратно вытер пальцы платочком, который сложил и убрал в карман. Аврелий Яковлевич разберется… хотелось бы верить, что Аврелий Яковлевич во всем разберется.

      Пальцы жгло.

      Себастьян поднес их к фонарю: красные, точно опаленные, и мелкая чешуя пробивается, спешит защитить… от чего?

      – Ты что? – Яцек посторонился, когда Себастьян вскочил на бочку.

      – Ничего…

      Керосина в фонаре оставалось на две трети.

      Себастьян плескал его щедро, горстями. Яцек не спешил помогать, но и не мешал, верно, рассудив, что ежели старший брат вдруг обезумел, то это исключительно его личное дело. Этакую позицию Себастьян всецело одобрял.

      – А теперь отойди…

      Полыхнуло знатно.

      И пламя поползло по керосиновому пятну, изначально рыжее, оно как-то быстро сменило окрас, сделавшись темным, черным почти. И спешило, растекалось, грозя добраться до Себастьяна.

      – Что это…

      – Понятия не имею. – Себастьян на всякий случай снял ботинки, в отличие от прошлых, эти ему нравились, однако обстоятельства требовали жертв.

      Платок с остатками странной паутины он вытащил двумя пальцами и сунул в ботинок.

      Меж тем пламя отыграло и побелело, и белым оно гляделось ненастоящим. Не пламя – марево. Но стоило поднести руку, и жар ощущался, да такой, что, того и гляди, – вспыхнет не только попорченная паутиной трава, земля больная, но и камень конюшен.

      – Лошади волнуются. – Яцек на огонь смотрел вполглаза.

      – Что?

      – Лощади, – повторил Яцек, отступая. – Волнуются. Слышишь?

      Слышит. И нервное надсадное ржание, в котором слышится не то крик, не то плач. И грохот копыт по дощатым стенам денника. И сдавленный хрип…

      В конюшне пахло кровью. Остро. И запах этот тягучий обволакивал.

      – Стой, – велел Себастьян, но Яцек мотнул головой: не останется он на пороге, следом пойдет. И руку на палаш положил, с которым он, конечно, управляться умеет, да только не знает, что дуэли – это одно, а жизнь – совсем иное…

      Темно.

      Окна тут маленькие, круглые, под самой крышей.

      И луна в них не заглядывает. А фонарь в руке Себастьяновой еле-еле дышит, керосину в нем капля осталась.

      – Яцек…

      – Я тебя одного не оставлю.

      Вот же холера… упертый…

      – Не оставляй. Сходи за керосином. Должен быть где-то там…

      – А ты?

      – А я тут постою.

      – И не полезешь?

      Дите дитем… такому и врать стыдно. Немного.

      – Что я, дурень, в темень этакую лезть?

      Дурень. Как есть