Несерьезная педагогика. Януш Корчак

нельзя?

      – Можно, наверно, но мне не мешает – папиросы что так, что эдак не выпадут.

      Я еще не воспитываю, я только наблюдаю и стараюсь не делать никаких замечаний, чтобы не спугнуть Стефана. И все же за эти четыре дня мне пришлось дважды его вразумить.

      Первый раз. Во время урока вошел фельдшер. Я был на дежурстве – привезли больных.

      – Весь день к вам лезут, – громко и раздраженно сказал Стефан.

      Судя по тону и выражению лица, это явно не его слова. Так, должно быть, говорили в приюте – панна Лоня или кухарка.

      – Не надо так говорить, – замечаю я мягко, когда фельдшер уходит.

      – Я ведь читаю, а он лезет.

      Ему странно, что в госпитале двести семнадцать больных и раненых.

      – Так вы, когда дежурите, должны всех осматривать?

      – Нет, я осматриваю только новеньких, чтобы какого-нибудь заразного больного не поместили к обычным.

      – А правда, что корь – заразная болезнь? Когда я болел корью, так задыхался, что говорить не мог. Батя тогда дал мне выпить керосина, получшело. Он никогда к врачу не ходил, сам все знал, как лечить.

      – Твой отец был умный человек, – говорю я.

      – Конечно умный, – согласно кивает он.

      Меня так и тянет спросить, почему же он сказал, что, если отец не вернется, тоже хорошо. Нет, слишком рано.

      Второе замечание.

      – Слушай, Стефек, не называй пана Валентия «Валентий», говори – «пан Валентий».

      – Я и говорю «пан Валентий».

      Приютская привычка выкручиваться.

      Я сам виноват; теперь, разговаривая со Стефаном, всегда говорю «пан Валентий». Вопрос существенный, особенно в интернате для сирот. Сторож, судомойка, прачка обижаются, когда дети зовут их по имени. В разговоре с детьми всегда следует говорить «пан Войцех», «панна Рузя», «пани Скорупская».

      Подтверждение сказанному об интернате: болезнь сближает домочадцев. Недаром и родители, и дети охотно вспоминают – по крайней мере, хорошо помнят – пережитые болезни. В интернате же болезнь – это ненужные хлопоты, она часто способствует отчуждению.

      Сколько я приложил стараний, чтобы он смог писать в постели! Пришлось вытащить все из ящика, поставить чернильницу в консервную банку, которую Валентий приспособил мне под пепельницу. Под ящик с одной стороны я подложил подушку, с другой – книги. Стефан поблагодарил меня улыбкой. Интернат не может позволить себе такую роскошь.

      – Удобно тебе?

      – Да, – и улыбка.

      На этом столе Стефан навел порядок: сбоку – книжки, в щели между досками ящика – карандаш. Тяга к порядку у него врожденная. Ситуация новая, значит не подражает – действует самостоятельно.

      Теперь сидит и переписывает из букваря стишок.

      – Бе-лу-ю… белую… белую…

      И заканчивает – мысль напряженно работает:

      – Белую руба… белую ру-ба-шеч… рубашечку.

      Вздыхает.

      – Белую рубашечку… Дам ей в дорогу