Несерьезная педагогика. Януш Корчак

ведь бороду бреют, а она растет.

      – У некоторых солдат бороды вот такие, до пояса, как у евреев. Почему?

      – Обычай такой. А англичане даже усы бреют.

      – А правда, что у немцев много евреев?

      – И у немцев есть, и русские евреи есть, и евреи-поляки.

      – Как это – евреи-поляки? Это что же, поляки, значит, евреи?

      – Нет, поляки – католики. Но если кто говорит по-польски, хочет, чтобы полякам было хорошо, желает им добра – тот тоже поляк.

      – Моя мама была русинка, а папа – поляк. А мальчики по отцу считаются… А вы знаете, где Подгайцы? Мой отец оттуда.

      – Сколько лет твоему отцу?

      – Сорок два было, а теперь сорок пять.

      – Тогда тебя отец может и не узнать – ты сильно вырос.

      – Я сам-то его узнал бы.

      – А фотографии у тебя нет?

      – Откуда! Но есть солдаты, на него похожие.

      Тихо. Вечер – время необычайной важности для ребенка. Чаще всего – воспоминания, часто тихие раздумья и спокойные беседы шепотом. То же – в Доме сирот, то же – в летнем лагере.

      – Вы пишете книгу?

      – Да.

      – Это вы сами написали мой букварь?

      – Нет.

      – Так вы его купили?

      – Да.

      – Наверное, полтину отдали.

      – Нет, всего двадцать пять копеек.

      Опять тишина. Закуриваю.

      – А правда, что серой можно отравиться?

      – Можно. А что?

      Не понимаю, куда он клонит.

      – Потому что были спички, и когда солдаты шли на маневры…

      Это отголосок услышанного много лет назад, почти изгладившегося из памяти рассказа отца о разновидностях спичек… Когда отец был еще холост и служил в армии, в суп попала сера – солдаты отравились.

      Дальше непонятно: Стефан говорит сонным голосом, все менее разборчиво, и засыпает.

      Как горячо я желал в детстве увидеть своего ангела-хранителя! Делал вид, что сплю, а потом внезапно открывал глаза. Неудивительно, что он прятался. Совсем как в Саксонском саду[6]: вроде никто не охраняет, а выбежишь за мячом на газон – тут же появляется сторож, пальцем грозит. Мне было неприятно это созвучие: «ангел-хранитель» и «охрана».

      Пятый день

      Дудук хвалит Стефана: трудолюбив. Я зашел в мастерскую – пилит. Сил моих нет на это смотреть: доска ездит туда-сюда, пила тупая, прыгает, того и гляди руку поранит. Но я молчу. Какой смысл советовать быть поосторожнее? И так ведь непрестанно: «Не выходи босиком во двор», «Не пей сырой воды», «Тебе не холодно?», «Живот не болит?». Вот это-то и делает наших детей эгоистами, развращает их и оглупляет.

      Из мастерской Стефан вернулся в шесть.

      Не хочет ехать в воскресенье в Тернополь.

      – Зачем? Неделя прошла – и снова ехать? А пан Валентий тоже с нами поедет? Мы там долго будем?

      Не хочет писать брату письмо.

      – Я же его увижу.

      – А вдруг дома не застанешь?

      – Ну ладно, давайте.

      – С чего начнешь письмо?

      – Слава Иисусу.

      – А дальше?

      – Почем

6

Саксонский сад – один из старейших парков в центре Варшавы.