Триумфальная арка. Ночь в Лиссабоне. Эрих Мария Ремарк

и протянул ей.

      – Попробуйте-ка! Это нежнее лангустов. А теперь немного здешнего фирменного паштета. С белым хлебом, вот с этой хрустящей корочкой. Что ж, совсем неплохо. И к этому глоток вина. Легкого, терпкого, холодненького…

      – Вам со мной столько хлопот, – проговорила женщина.

      – Ну да, в роли официанта. – Равич рассмеялся.

      – Нет. Но вам со мной правда столько хлопот.

      – Не люблю есть один. Вот и все. Как и вы.

      – Из меня напарник неважный.

      – Отчего же? – возразил Равич. – По части еды – вполне. По части еды вы напарник превосходный. Терпеть не могу болтунов. А уж горлопанов и подавно.

      Он глянул на Альберта. Пристукивая в такт по столу зонтиком, красная шляпка более чем внятно объясняла бедняге, почему он такая скотина. Альберт выслушивал ее терпеливо и, похоже, без особых переживаний.

      Жоан Маду мельком улыбнулась:

      – Я так не могу.

      – А вон и очередная тележка с провизией. Навалимся сразу или сперва по сигаретке?

      – Лучше сперва по сигаретке.

      – Отлично. У меня сегодня даже не солдатские, не с черным табаком.

      Он поднес ей огня. Откинувшись на спинку стула, Жоан глубоко затянулась. Потом посмотрела Равичу прямо в глаза.

      – До чего же хорошо вот так посидеть, – проговорила она, и на секунду ему показалось, что она вот-вот разрыдается.

      Кофе они пили в «Колизее». Огромный зал на Елисейских Полях был переполнен, но им посчастливилось отыскать свободный столик в баре внизу, где верхняя половина стен была из стекла, за которым сидели на жердочках попугаи и летали взад-вперед другие пестрые тропические птицы.

      – Вы уже подумали, чем будете заниматься? – спросил Равич.

      – Пока что нет.

      – А когда в Париж направлялись, что-то определенное имели в виду?

      Женщина помедлила.

      – Да вроде нет, ничего конкретного.

      – Я не из любопытства спрашиваю.

      – Я знаю. Вы считаете, мне чем-то надо заняться. И я так считаю. Каждый день себе это говорю. Но потом…

      – Хозяин сказал мне, что вы актриса. Хотя я не об этом его спрашивал. Он сам мне сказал, когда я спросил, как вас зовут.

      – А вы забыли?

      Равич поднял на нее глаза. Но она смотрела на него спокойно.

      – Забыл. Записку дома оставил, а припомнить не мог.

      – А сейчас помните?

      – Да. Жоан Маду.

      – Я не ахти какая актриса, – призналась женщина. – Все больше на маленьких ролях. А в последнее время вообще ничего. Я не настолько знаю французский…

      – А какой вы знаете?

      – Итальянский. Я там выросла. И немного английский и румынский. Отец у меня был румын. Умер. А мама англичанка. Она в Италии живет, но я не знаю где.

      Равич слушал ее вполуха. Он скучал, да и не знал толком, о чем с ней говорить.

      – А еще чем-нибудь занимались? – спросил он, лишь бы не молчать. – Кроме маленьких ролей?

      – Да ерундой всякой в том же духе. Где споешь по случаю, где станцуешь…

      Он с сомнением на нее глянул. Вид не тот. Какая-то блеклость,