Демоническая женщина. Надежда Тэффи

сказала одна. – Катя от большого кулича изюмину выколупала. Теперь там дырка.

      – А Женя пасху руками трогала…

      – Очень мило! Очень мило! – запела мать. – Вот как вы встречаете родителей. Вместо того, чтобы похристосоваться и поздравить с праздником, вы вот как… А где ваша фрейлейн? Куда она девалась?

      – Фрейлейн в гостиной, в зеркало смотрится, – отвечали девочки дуэтом.

      – Час от часу не легче! Жалованье платишь, подарки покупаешь, а уйдешь из дому лоб перекрестить – и детей оставить не на кого. Фрейлейн Эмма! Где же вы?

      Вошла фрейлейн с напряженно-праздничным лицом. В волосах кокетливо извивалась старая, застиранная лента.

      Фрейлейн сделала полупоклон, полуреверанс, то есть, склонив голову, слегка лягнула ногой под юбкой, и сказала:

      – Ich gratuliere…

      – Это очень хорошо, моя милая, – перебила ее хозяйка, – но вы также не должны забывать свои обязанности. Дети шалят, портят куличи…

      У немки сразу покраснел носик.

      – Я гавариль Катенько, а Катенько отвешаль, что кулиш не святой. Я не знаю русски обышай, што я могу?

      – Ну, перестаньте! Об этом потом поговорим. А где Петя?

      – Петя пошел к заутрене во все церкви сразу, – отвечал дуэт. – Я говорила, что мама рассердится, а он говорит, что он не просил вас, чтобы вы его рождали, и что вы не имеете права вмешиваться.

      – Ах, дрянь эдакая! Ох, бессовестный! – закудахтала мать.

      – В чем дело? – спросил, входя, Хохлов. – Вот вам подарок. Фрейлейн, вам браслетка. А вам, дети, – крокет.

      Дети надулись.

      – Какой же подарок! Крокет вовсе не подарок. Крокет еще в прошлом году обещали без всякого праздника.

      – Цыц! Вон пошли! Сидите смирно или убирайтесь вон из комнаты! Не дадут отцу-матери разговеться спокойно. Где Петька?

      – Во все церкви пошел… не имеете права вмешиваться… он не просил, – отвечал дуэт.

      – Что такое? Ничего не понимаю. Вот я ему уши надеру, как вернется. Будет помнить! Не давать ему ни кулича, ни пасхи! Эдакая дрянь!

      Хохлов сел за стол.

      – Это что? Поросенок? Чего ты там в него натыкала? И к чему было фаршировать, когда я ничего фаршированного в рот не беру! Только добро портят. Муж горбом выколачивает гроши, а вы хоть бы подумали, легко ли это ему дается. Вы только сидите да фаршируете! Эдак, матушка, ты хоть миллион профаршируешь, раз в тебе нет никакой самокритики. Так тоже нельзя! Ну, к чему здесь, спрашивается, огурец лежит? Ну, кого ты думала огурцом удивить?

      – Да я думала, что, может быть, Август Иванович разговеться заедет.

      – Август Иванович! Очень ты его огурцом удивишь! Одна фанаберия. Передай сюда яйца.

      Хохлов треснул яйцом об край тарелки. Жидкий желток брызнул ему на жилетку и пошел по пальцам.

      – Это что? А? Всмятку! Позвать сюда Мавру! Позвать сюда мерзавку, которая на Пасху яйца всмятку варит. А? Каково? Двенадцать рублей жалованья, яиц сварить не умеет!

      Вошла кухарка, встала у дверей.

      – Это что? А? Это крутое яйцо? А?

      – Виновата-с! К нему в нутро тоже не влезешь.