Хмель. Алексей Черкасов

крепость. Крепость мучителя. Тяжкую, свирепую, без единого просвета радости.

      – Еще один был сговор – главный, – напомнил Филарет. – Опосля того как Акулину-блудницу на тайном спросе пытали, а потом посадили в яму; у Третьяка в избе, ночью, в дождь, собрались еретики: Микула, Третьяк, Михайла, и ты была там. Окромя того, три верижника и апостол с ними. Тот апостол сказал: «Вырвем у Филарета крест золотой и чресельник отберем. Хозяйством править будешь ты, Третьяк, а я буду духовником». Назови, который апостол! Жить будешь. Аминь.

      – Аминь. Аминь, – откликнулись перепуганные апостолы.

      Тимофея и Ксенофонта била лихорадка. А вдруг Ефимия назовет кого-нибудь из них?

      Калистрат вылупил черные цыганские глаза, а зубы унять не мог – стучали. По спине – холод, а по лицу – дождь. С бровей, с бороды соль капает.

      Настала тягостная, жуткая минута.

      Апостолы примолкли на судной лавке, а глазами так и впились в Ефимию? Знали: баба не сдюжит пытки и кого-то из них назовет. Тогда на костылях повиснет кто-то из апостолов. Кто же? Кто?

      И сам Филарет волновался. Другого судного спроса не свершить, если Ефимия не назовет апостола. Чего доброго, Калистратушке, упитанному борову, доведется носить крест золотой! Тот самый крест, у которого на коленях стояли сам осударь Петр Федорович, Хлопуша, Кривой Глаз и Прасковеюшка покойная!..

      «Исусе Христе, развяжи язык твари ползучей, – молился Филарет. – Сгинет крепость Твоя, Господи, если останется в живых иуда Калистрат».

      Филарет еще раз напомнил:

      – На том сговоре апостол-еретик сказал: «Филарета убить надо, и Ларивона убить, и Мокея такоже». Третьяк и Микула такоже глаголали: убить. И тут раздался твой голос: «Филарета убивать не надо, и Ларивона, и Мокея убивать не надо. Потому – смертью смерть не правят. Надо порушить крепость, а Филарет пусть живет и помрет своей смертью». Глаголала так али нет?

      Тишина. Слышно, как пощелкивают дрова в печке и как тяжко сопят взмокшие апостолы.

      Голос Ефимии прозвучал, как гроза с чистого неба:

      – Говорила так.

      У Калистратушки будто оборвалось сердце, и он едва не потерял сознание.

      – Слава Исусе Христе! – воспрял Филарет: Ефимия разомкнула уста.

      – Говорила так, – повторила Ефимия. – Потому: крепость твоя чуждая, не Божеская, а сатанинская. От гордыни то, от злого сердца то, а не от Бога. Господь не заповедовал терзать людей – жечь огнем, рвать тело железом. Господь заповедовал милосердие и любовь. Где оно, милосердие? Нету. Крепость одна лютая. От такой крепости дух каменеет.

      – Молчи, тварь! – подскочил Филарет и ударил тупым концом посоха Ефимию по голове. – Крепость наша на веки вечные, ехидна. Не разумеешь то: Сатано кругом рыщет, погибели нашей ищет. Не будет крепости старой веры – сгинем, яко твари ползучие. Али не говорил Спаситель: «Если рука или нога твоя соблазняет тя – отсеки и брось. Лучше тебе с одним глазом войти в жизнь, чем с двумя –