Не выпускайте чудовищ из шкафа. Карина Демина

его сказал, чтоб отстали. Наследником он не будет, тут оно понятно. И сам это знает. Отречение он самолично составил, отцу подал…

      А тот, верно, не обрадовался.

      Но у Сапожникова были еще сыновья. Герои. Те, которые могут медали показать. И рассказать, за что получены. А этот вот… уехал подальше.

      – За ним приглядывали. На всякий случай. Ну да вел себя тихо, вот и…

      Наблюдение сняли.

      Давно.

      – Он просто пытается жить, – сказал тогда дядька Владимир, глядя прямо в глаза. – Как ты. Как матушка. Как все мы… Просто у кого-то получается хуже. У кого-то лучше. Не береди ему душу.

      И Бекшеев пообещал. Ну как… сказал что-то такое, соответствующее моменту.

      Медведь… Тут как раз все просто.

      Штурмовик. И маг изрядной силы. Будь родовитым, сделал бы карьеру, а так уперся в унтер-офицерский потолок. Потом ранение. И почетная ссылка на Дальний.

      Лютик.

      Шестьдесят пять лет. Самый старый из всех. И самый, пожалуй, опасный. Ликвидатор. И снова закрытое личное дело. Разве что ряд выписок дает представление, что этот вот молчаливый старик в вязаном жилете ярко-желтого цвета отлично управляется и с ножами, и с удавкой.

      И со многим иным.

      Но вот невесты… Впрочем, даже спустя десять лет мужчин много меньше, чем женщин. Это разве что на Дальнем иначе. А там, на Большой земле, даже Лютик был бы ценным призом.

      Молчун. Молчанов Севастьян Янович.

      Снайпер. Больше сотни зарубок на его винтовке. Дар, измененный, чтобы усилить свойства. И… артрит, медленно съедающий руки. Руки, которые утратили нужную чувствительность.

      Кто из них?

      Или… никто?

      Или Бекшееву мерещится? Может, правы те, кто говорил, что инсульт повредил его разум сильнее, чем он сам думает? Он ведь в самом деле не может быть уверенным, что эта статистическая погрешность – больше, чем просто статистическая погрешность?

      Он ведь никогда-то ничем подобным не занимался. Его специализация – финансовая аналитика.

      С другой стороны, что он теряет? Ничего. Тем, кто на Дальнем, терять совершенно нечего.

      – Эй, – в стекло постучали, – опять задумался? Я тут привела. Тихоню.

      Тихонов.

      Ануфрий Елизарович. Сын уездного священника, третий сын из семерых. И единственный выживший. Ушел добровольцем, а потому уцелел, когда всю деревню спалили, и с домами, и с храмом, и с людьми.

      Он об этом в газете прочел. И произошло то, что ныне называют спонтанной стрессовой активацией дара. Повезло. Или нет?

      Выжил. И был направлен в пластуны.

      Награды. Ранения.

      Как у всех. А еще лютая ненависть к немцам. Что можно понять, наверное, только не получается. И за это стыдно.

      Тихоня высокий, едва ли не с Медведя ростом. И в плечах широк. Лицо ясное, черты простоваты, и светлые всклоченные волосы только усиливают это впечатление – обычного парня. А что глаза мертвые, так если не приглядываться, то и не заметно особо.

      – Спасибо. – Бекшеев с трудом, но выбрался из кабины. К