Театральная жизнь Ирочки. Наташа Суворова

Увидеть в ней то, что пока не увидели другие. Вот что должно быть!

      – Но как же можно сравнивать, Антонина Петровна? Я хотел…

      Антонина Петровна решительно затушила едва подкуренную сигарету.

      – Хотеть – это непрофессионально, Михаил, нужно делать, а не просто хотеть. Я думаю, такую статью надо спрятать куда-то очень далеко, чтобы ее никто не увидел. Чтобы знакомить зрителя, который не может позволить себе купить билет, со спектаклем, нужно обладать творческим тактом, Михаил. А у вас его нет. Нужно анализировать автора, эпоху, прислушиваться к старой артистической школе. Старый человек на ветер слова не скажет, ими храм-то наш держится, пока мы живы. В вас нет идейного вектора, Миша. Ой, сколько времени? У меня что часы стоят? Ни одна собака не зашла, не предупредила. Иди, Миша. Я уже начинаю опаздывать.

      – Но как же статья, Антонина Петровна?

      – Оставь ее. Я сама напишу, как нужно. Напечатаешь. Я ей устрою дивную красоту. Иди, не видишь, я должна переодеться?

      – Хорошо, Антонина Петровна, я пошел?

      – Иди ради Бога!

      Начинала кружиться голова от волнения. Она безотчетно ходила туда-сюда по гримерной. И еще этот Миша! Нужно было привезти дыхание в порядок и аккуратно, постепенно залезать в костюм и ждать гримершу.

      Миша же вышел из гримуборной Соловец, громко стуча туфлями, спустился по лестнице, а потом вдруг остановился, прислушался, снял обувь, снова поднялся на второй этаж, прошел длинный коридор, свернул, постучался три раза в дверь, и вошел в другую гримуборную. В ней было темно.

      – Ну? – спросили его шепотом.

      – Ненавидит.

      – Никаких надежд?

      – Абсолютно никаких.

      – Она меня уничтожит, про меня никто и не вспомнит после премьеры… Я боюсь ее, Миша. Найди-ка Ирку, нет, стой. Не Ирку. Костюмершу. Нет, лучше я сама. Тут нужно тоньше сработать. Я знаю, что делать. Иди, Миша. Я все придумала.

      «Необычно и свежо выглядел образ Кабанихи в лице Антонины Соловец. Удивительно красивый и аккуратный костюм сверху был будто оборванным, кривым, даже нелепым. Как и душа героини. На первый взгляд она – успешная и деловая женщина, а внутри прогнившая душонка».

      – Чертова дура! Где колготки? – орала Соловец на костюмершу Машу. – Неси мне третий размер! Что ты мне принесла?

      Уже входит зритель в фойе театра, наслаждаясь портретами и изысканной обстановкой.

      – Нету, нету больше, Антонина Петровна, – причитала костюмерша. – Сама не знаю, куда делись! Всë было, а тут открываю – нету!

      – Что ты предлагаешь?! Мне с такими ногами идти? Делай что-нибудь, не стой тут выпучив глаза!

      – Но что же я сделаю, Антонина Петровна? Я уже послала Ирочку в магазин…

      – В магазин! Идиоты!

      И здесь, может быть, она слегка и треснула костюмершу этими колготками. Точно она не помнит. Если только слегка.

      Третиаковский же помнит все очень хорошо. Он прибежал на крик, полуодетая Кабаниха орала, а костюмерша визжала.

      – Когда в этом театре будет порядок?! –