Театральная жизнь Ирочки. Наташа Суворова

Иванович, наконец, попал в свою струю.

      Плакали московские артисты, провожая К., с опаской ожидая нового царя.

      Царь пришел, расставил все на свои места, смелый, стремительный, как лев. Столица быстро покорилась ему. Кабинет, подобострастие, автомобиль, квартира, новая жена, ко всему этому привыкаешь. Но не этим он жил. Если бы этим, был бы на нем грех.

      Одно мгновение вспомнилось, когда остро ощущал счастье. Эдак лет пятнадцать назад зашел он сюда, свалился на диван, поспать перед вечерней репетицией. Что-то важное создавалось утром в репетиционном зале. Рубашка вся мокрая насквозь. Такая энергия, буря! Талант, соединенный с талантливой труппой, возвысился если не до гениальности, то по крайней мере, самим небесам стало жарко. Сгорела пушка* (осветительный прибор) в тот день, кстати говоря. Вот тебе и факты, а говорят, что энергию творчества нельзя измерить.

      Но потихоньку, потихоньку проникало и в него искусство полумер. С этим нужно так, а здесь лучше соврать. А здесь придется врать изощренно, еще и других убеждать, что твое вранье чистейшая правда. Научился лицедействовать во всех ипостасях.

      И заполз в него страх. Каждый раз перед премьерой до смерти боялся, что дар, откуда-то свыше данный ему, уже исчез, померк, поистрепался. Променял он его на все эти лицемерия, чертовы полумеры, витиеватость фраз, трусость.

      Все премьеры сидел запертый в своем кабинете. Как не убеждали его, что в зале представители власти, богема, знаменитые артисты, надо бы выйти – не мог.

      Выключал свет и сидел, каялся, молился, хотя и атеист. Потом, выйдя к антракту, по белому лицу завлита чувствовал – нет, есть еще дар, есть! Волнует еще сердца людей. И можно выдохнуть. И можно коньячку. Талант все оправдает.

      А теперь. Почему он должен уступать это место молодым? Когда он посадил здесь себе сердце. Ну да, отдавался власти, но ведь ничего не украл? В чем можно его обвинить? Что он хотел выполнять свою работу с наилучшим актерским материалом, в главном театре страны с передовым оборудованием? Да, черт вас возьми. Ведь это его профессия, и он хотел служить ей. И да, приходилось лгать, и выкручиваться, а кое-где и смолчать, хотя совесть поддушивала. Такова была цена.

      – Мы работаем с душами людей, в холле должно быть тихо, – бормотала Ирочка, сверяясь с блокнотом.

      – Да-да, должно быть тихо. Я этому театру отдал тридцать лет! – вдруг рявкнул мэтр.

      Ирочка, да и он сам, вздрогнули от неожиданности. «Что это я?» – подумал Георгий Иваныч.

      Честно говоря, Георгий Иваныч устал. Все эти волнения чужих сердец, обличения непокорного общества, ярость художественного образа – доконало. Врач сказал у него давление, барахлит сердечный клапан и старость. Надо на пенсию. Сидеть на даче, смотреть, как морщинистые руки жены подрезают розы. Фу. Терпеть он не мог.

      Нет, здесь, в этом кабинете его дом. Стоит только дать знак, на столе будет кофе и хлебец с колбасой. А иногда и что-нибудь покрепче.

      – Ладно. Идите, Ирочка, – перебил ее Георгий Иванович.

      И