Ястребиная хватка. Катерина Достоевская

на тарелке, и расправила ее одним взмахом. – «Олимпия» вышла поразительной. С таким искренним восхищением показать красоту и возможности человеческого тела… Это нечто уникальное.

      – Верно! Неудивительно, как голливудские фильмы, поставленные на поток, далеко ушли от искусства.

      – Не будем так категоричны. Даже относительно простые картины имеют право на существование, просто фрау Рифеншталь – из другого теста. Она как скульптор, только работающий с отснятыми кадрами. Талантливые женщины – не редкость, но они редко получают признание.

      – О, она знает, как себя подать, и с кем следует дружить, – улыбнулась Цигель. – Это нам с вами понятно, как никому другому: сколь тяжело женщине выдерживать конкуренцию мужчин, да что там, даже просто находиться рядом. Будь мой Йенс хоть чуточку внимательнее, он не смотрел бы свысока на такую важную часть жизни, как искусство…

      Элен вежливо улыбнулась, благодаря официанта за принесенное блюдо – симметрично выложенные на тарелке несколько рулетиков из баклажана, наполненные смесью из сыра и овощей, политые тонкими полосками бальзамического соуса. Почти французская подача. Цигель принялась за еду без эмоций восторга, и Элен поступила бы так же, не обратив на привычный изыск вокруг особого внимания, но сейчас, поймав себя на этом почти детском ощущении восхищения простыми, казалось бы, будничными вещами, она замерла с вилкой в руке.

      «Сколько прошло времени? Разве я успела привыкнуть к роскоши? Почему мне казалось, что я заслуживаю всего этого? Нет, сейчас не время для самоанализа. Не время и не место».

      Окинув взглядом всех собравшихся за столом, герр Циглер торжественно поднял бокал.

      – За Германию, господа и дамы!

      – За Германию! – прозвучало почти идеальным хором.

      Мужчины обсуждали войну и политику. При всей настойчивости фрау Цигель, Элен было сложно сосредоточиться на их разговорах, но постепенно она приняла позицию активного слушателя, выхватывая фразы и целые диалоги на фоне изложений сплетен о личностях из местной богемы. Фальке сидел напротив и чуть наискосок от Элен. Казалось, что он находится в покое, и сидит неподвижно, практически не меняя положения, приняв почти идентичную позицию в разговоре – больше воспринимал, почти не вступая в дискуссии. Элен надеялась узнать больше если не о его работе, то хотя бы о нем самом и его позиции. Возможно, даже взгляде на войну. Все-таки, военные – непосредственные акторы, и почти наверняка располагают мнениями, отличающимися от того, о чем пишут в газетах и вещают на радио про-партийные издания.

      Эдмунд очень кстати включил его в разговор.

      – Спасибо, но я ведь не единственный награжденный. Герр Фальке, расскажете, как именно вам удалось прославиться? Вроде бы, это не первый ваш подвиг. Хоть мы с вами и не были близки в период учебы, Йенс так или иначе рассказывал о ваших достижениях.

      – Что ж, благодарю, но я всего лишь делал свою работу. Тем более, что теперь пользы от меня будет чуть меньше.

      Он