Рваный камень. Виктор Бычков

не так. Вроде как те ласки через силу. Хотя бугай был ого-го! Ещё тот! Да и запах от него как чужой, будто вперемежку с его смердячим. И женский тот запах, нутром чую, что чужой он и женский. Спросить? А как спросишь? И что, он сразу же всю правду-матку и выложит? Как бы ни так! Врать станет, изворачиваться, да так, что хрен чёрт без попа разберётся. Запутается сам и меня запутает. Вот оно как, а ты говоришь, – старушка наклонилась над кошкой.

      Но та продолжает спать, никак не реагируя на стариковские откровения.

      – Спи, Хыся, спи, – бабушка отогнала муху с кошки, продолжила:

      – Неспроста, думаю, ой неспроста сомнения у меня начались. Видно, это знак свыше. Мол, не чешись, девка, крути башкой да шевели мозгой.

      Посоветоваться-то в таких делах не с кем. Можно было бы с мамкой или сестрой. Так умерла мама, давно. Сестра? Про неё особый разговор. Значит, самой надо шишки набивать, опыта бабьего набираться. Спасибо, учителя под боком да за соседским плетнём обитают. Куда как хорошая школа.

      Стала приглядывать втихаря за Колькой, да за Танькой наблюдать. Вижу, что мой муженёк, когда по хозяйству возится, всё зырк да зырк украдкой через плетень на соседний огород. И вроде как мается, если я рядом. Вроде как стесняет его моё присутствие во дворе.

      Ладно, думаю. Зыркай глазищами, кобель проклятый! Отольются эти… как их? Ага, вспомнила: слёзы. Не знаешь ещё ты меня, дурачок деревенский.

      Долго ли, коротко, но почти год и пролетел в сомнениях. А тут Господь уподобил Таньке родить дитёнка. У нас с Колькой пока не было: рано. Решили меж собой, что позже, как хату пересыпим, обновим, вот тогда и ребятнёй обзаведёмся.

      Да-а-а. Пошла я в ответки к Таньке. Она только-только из роддома явилась. Святое дело: надо отведать лучшую подругу, поздравить, мальчонку посмотреть. А как же. Положено. На том мир стоит. Наши родители так делали, их родители так жили, и нам велели.

      Ну, пошла я, всё как обычно, встретились, то да сё. А вот когда впервые глянула на младенца, ты знаешь, – снова обратилась к кошке рассказчица, – у меня чуть сердце не остановилось. Вылитый мой Колька, только махонький ещё. И ушки в растопырку, и нос с горбинкой, и мордашка вытянута, и вроде как маленько плесневый, с рыжа. Ну, вылитый Колька! Муж-то Танькин чернявый, можно сказать, как цыган. А сынок получился светленьким, только с рыжинкой. Ну, как мой Колька. Плесневый, одним словом.

      А-а-а, думаю, подруга! Вот ты и попалась! Принесла в подоле родному мужу от чужого мужика. Мол, пользуйся на здоровье, муженёк, лелей, тетешкай, расти, и воспитывай чужого ребятёнка. Вот они отгадки на мои вопросы, на мои сомнения, – женщина прервала воспоминания, окинула взглядом двор: что-то изменилось вокруг, отвлекло от разговора.

      Это вернулась сорока, уселась на забор недалеко от бабушки, крутила головой, нервно металась по штакетинам, но не стрекотала.

      Гусак сместился в тенёк к брёвнам, тоже хозяйским глазом проверил обстановку во дворе.

      За гусаком