Счастливая сколопендра. Сергей Конышев

уехал в Таиланд. Потом мне рассказали, что влюбился он там в девушку, а она – бах! – трансвеститом оказалась. Представляете? А ему прямо кайф от этого! И тут всё встало на свои места. Он понял, что он – заднеприводный. Оказался самым обычным гомосеком, гомиком! И с тех пор он счастлив. Живёт со своим трансвеститом на берегу океана и в ус не дует.

      Шампуньзе громко рассмеялся, но не у всех эта история вызвала положительные эмоции.

      – Тьфу, какая мерзость! – покривился Дежкин. Ему были немилы гомосексуальные отношения. – Отвратительно!

      – Да уж, – поддержал преподавателя сибиряк Вова. – Странная какая-то любовь, неестественная. У нас бы такое точно не одобрили.

      Фидель и подмосквич Вадик отреагировали слабо на «голубую» полемику, только немного похихикали. Я тоже улыбнулся, но лишь потому, что люблю хеппи-энды.

      – Можно вопрос? – спросил я у Шампуньзе и передал ему бутылку портвейна. Водка у них уже кончилась, остался только чай.

      – Валяй.

      – Давно ты тут?

      Шампуньзе ухмыльнулся и глотнул «Массандры».

      – Всю жизнь! – ответил он. – Я навсегда ударился в дикарство и, честно говоря, уже и не помню, когда, зачем и почему.

      Эта фраза была заученной, потому что, произнося её, Шампуньзе наслаждался, будто ел землянику.

      – И всё же, – проявил я упорство, – как давно?

      – Давно. – Шампуньзе очистил пальцами семечку и закинул её в рот. – Меня с детства подавлял тоталитарный город, наша любимая столица. Ага, будь она неладна! Изо дня в день она превращала меня в послушное тепличное растение.

      Пауза.

      – А что такое тепличное растение? – задался вопросом предводитель. – На него плюнь – оно завянет. Уж лучше сорняком вырасти, которому всё нипочём: ни снег, ни дождь, ни ветер. Дисфункция – вот моя главная функция. Моя уродливость – вот моя красота. Мой бомжизм – вот моя свобода. В каком-то смысле я – гений.

      – Правильно-правильно, топ-топ! – выкрикнул Иуда и глотнул портвейна. – Правильно ты говоришь. У меня тоже дисфункция. И я всегда считал себя гением.

      Шампуньзе нахмурился и как-то сразу изменился в лице – перед нами был уже совсем другой человек. Предводитель мрачно посмотрел на Фиделя и произнёс:

      – Где-то я уже всё это слышал. Эхма, эх!

      Шампуньзе закурил, выпуская изо рта клубы пессимизма. Портвейн и водка сделали своё дело: нагрузили его тревожными думами.

      – Что-что? – непонимающе спросил Фидель.

      – Говорю, жизнь моя прошла зря! – резко ответил Шампуньзе. – Застрял я в Джанхоте на веки вечные.

      Неожиданно настрой предводителя поддержали Вадик и Дежкин. Они почему-то оба считали, что их ждёт такая же участь, как Шампуньзе: безрадостная жизнь в палатке круглый год. Одним словом, бесперспективняк.

      – Кому я нужен? – риторически спросил Вадик. – Я сирота, пропащий.

      – А я уже с тремя жёнами развёлся. – Дежкин грустно покачал головой. – И тоже никому не нужен. Детей не вижу. На работе не клеится. Докторская не пишется.