Все сложно. Тара Девитт

помогаешь людям забыть о грусти. Объединяешь их смехом. Хорошие комики на самом деле способны очень на многое… Шутить можно о чем угодно, хоть о политике. И если ты говоришь смешно, тебя будут слушать. Даже когда человек не хочет менять свое мнение, не хочет воспринимать никаких аргументов, правда, замаскированная под шутку, обязательно доберется до его мозга. Ты заставляешь людей смотреть на жизнь под другим углом. Помогаешь увидеть смешную сторону того, что вызывает у них дискомфорт или неловкость. Ты незаметно заставляешь их принять твою точку зрения…

      Фарли начинает плакать. Я отодвигаю от нее бокал.

      – Скажешь тоже, – тихо смеется она и, смахнув слезу, легонько толкает меня в плечо.

      Я обнял бы ее, но после того, как я сначала осознал свои чувства к ней, а потом засунул их подальше, нам нежелательно лишний раз соприкасаться друг с другом. Поэтому я только глажу ее по спине.

      – Я ведь не рассказывал тебе, почему я… бросил стендап. То есть перестал выступать, – говорю я.

      Фарли поднимает глаза. Смоченные слезами, они блестят, как золото.

      – Мы с мамой Хейзл… У нас не было стабильных отношений. Ни ей, ни мне их не хотелось. Мы просто переспали, и она забеременела. Она была постарше меня, и я подозреваю, что поначалу она вообще сомневалась, стоит ли сообщать мне о ребенке. Думала, я начну уговаривать ее сделать аборт. Если уж говорить совсем честно, Джонс, то я бы, наверное, и правда предложил аборт. Мне было двадцать пять, я выступал как комик, моя карьера шла в гору. Конечно, я с уважением отнесся бы к любому решению женщины, но если бы она пришла и спросила, что делать… Поэтому хорошо, что она не стала ни о чем спрашивать. И вообще ничего не говорила до того момента, когда делать аборт стало уже поздно. А я к тому времени знал немало людей нашей профессии, которые сели на иглу или даже умерли от передоза. На сцене получаешь такой адреналин, что возникает своего рода зависимость. Даже когда не выступаешь, хочется испытывать эти ощущения. Можно унестись очень далеко, если, конечно, ничего не сдерживает. Так вот, узнав про ребенка, я решил: пора остепениться. Пусть моя жизнь обретет смысл в реальности, а не только на сцене. Ну а потом… После рождения Хейзл у ее мамы, Хэлли, развилась эмболия околоплодными водами – редчайшая болезнь, от которой Хэлли умерла в течение двадцати четырех часов. – Не давая себе времени, чтобы передумать, я вываливаю все до конца: – Мне казалось, что в этой долбаной жизни нет ни единого светлого пятна. Хэлли очень хотела стать матерью, наконец родила чудесное, совершенное существо, и это ее убило. Она даже не успела порадоваться своему ребенку. Я чувствовал себя так, будто сам ее убил.

      Я сглатываю.

      – Майер…

      – Не перебивай, пожалуйста. Я хочу, чтобы ты знала, какое огромное значение имеет то, чем ты занимаешься. Клянусь, тогда я думал, что больше никогда не буду смеяться. Меня тянуло на дно, а на руках был младенец, с которым я совершенно не умел обращаться. На помощь приехала мама из Огайо, но все равно, Фи, мне в голову лезли такие мысли… Боже мой! Сейчас, вспоминая о них, я чуть не задыхаюсь от стыда. Однажды выдалась особенно тяжелая ночь… или день, не помню,