Тёмный день. Элла Чак

да перекатятся через забор к соседу. Ты это дерево ро́стил-ро́стил. И навоз-то таскал, и оборачивал в зиму мешковиной, землю утаптывал, пропалывал… – неожиданно хлюпнул он носом, – чтобы ни одного сорняка… ни единой травинки…

      – Пап, ну хватит, – потянула у него из рук Тёма бутылки. – Отдай их сюда.

      – Они мои! – резко отвернулся Зевс, – мои, мои груши!

      – Прости, Макс… ты иди… я скоро выйду!

      – Одевайся, – снял Максим обувь, – я с ним поговорю. Ну-с! Рассказывайте, – направился Максим к Зевсу, – какой рецепт у наливки? Пойдемте в зал.

      – Ну, пойдем, мандалист. Поговорим. Стакан-то возьми.

      – Я за рулем.

      – Ну так кефира плесни. Когда один пьет, второй не жует! – расхохотался Зевс, начиная пересказ рецепта грушевой наливки с объяснения, в каком роднике воду следует набирать.

      Захлопывая дверь в свою комнату, Тёма не сводила глаз с Максима и тот тоже не отводил взгляд. Он кивал словам ее отца, держал губы растянутыми в полуулыбке и не моргал. Его взгляд алых с прожилками глаз напоминал красную точку прицела.

      Чего он хочет? Совершить «еще одно преступление»?

      – Лонка, вот ты дура, что тасуешься с ним.

      Отношение Тёмы к Максиму изменилось после обморока в Олежках. Он стал для нее черным зеркалом – тёмным, рыхлым, покрытый баграми и наростами белых бубонов Говнодата.

      Нет, ей непременно нужна эта флешка. Она должна узнать правду о том, чего он так боится.

      Тёма торопливо дернула ящик стола, в котором завалялась оставленная Лоной косметика. Пока наносила тушь, та уже трижды отпечатывалась на верхних веках. Тоналка забилась в ямочки на щеках, а попытавшись выдернуть волосок в бровях, Тёма чуть не снесла яйцо.

      Запыхавшись выворачивать себя из платья, а после выворачивать наизнанку шкаф, меняя одни брюки на вторые с сочетаниями рубашек и топов, Тёма завалилась на груду барахла. Она смотрела на последнюю оставшуюся в шкафу вещицу, нависающую над ней лезвием гильотины – купальник.

      Спортивный купальник синего цвета с двумя толстыми желтыми полосами по бокам.

      Пока Тёма смотрела на купальник, она чувствовала, как накатывает темнота, как потеет лоб, как звон в ушах стирает редкие ночные звуки улицы.

      В голове раздались слова, похожие еле различимый шепот эха: «три раза налево, два направо…»

      – Что за глюки?! Господи, что за фигня у меня в башке?!

      Тёма нацепила черную джинсовую рубашку, что повисла почти до колен, перемотала талию ремнем. Получился стильный наряд, настоящее платье-рубашка.

      – Пошли! – крикнула Тёма из прихожей, натягивая белые кроссовки на толстой подошве.

      Она замотала шнурки вокруг щиколоток, схватила бейсболку, рюкзак, затянула потуже черную бандану на запястье. Взбивая волосы руками, заглянула в зеркало, слыша бурные прощания отца и Макса.

      «Кефир внутри света…» – прошептал ее разум, – «кефир…»

      – Прекрати! Что за бред?!

      – То не бред, – шаркал тапками ее отец, – то наука! А знаешь, Артемида, этот твой мандалист меня разбудил…