Васса Железнова (сборник). Максим Горький

недовольно ответил Фома.

      – Мм… Что, скажи, часто подарки делаешь ты ей? – просто и как-то задушевно спросил Маякин.

      – Какие подарки? Зачем? – удивился Фома.

      – Не даришь? Ишь ты… Неужто она просто так, по любви живет с тобой?

      Фома вспыхнул от гнева и стыда, круто повернулся к старику и укоризненно сказал:

      – Эх! Старый ведь вы человек, а говорите – стыдно слушать! Да разве она пойдет на это?

      Маякин чмокнул губами и унылым голосом пропел:

      – Какой ты ду-убина! Какой ду-урачина! – И, внезапно озлившись, плюнул. – Тьфу тебе! Всякий скот пил из крынки, остались подонки, а дурак из грязного горшка сделал божка!.. Че-орт! Ты иди к ней и прямо говори: «Желаю быть вашим любовником, – человек я молодой, дорого не берите».

      – Крестный! – угрюмо и грозно сказал Фома. – Я этого слушать не могу… Ежели бы кто другой…

      – Да кто, кроме меня, остережет тебя? А ба-атюшки! – завопил Маякин, всплескивая руками. – Это она тебя всю зиму за нос и водила? Ну но-ос! Ах она, стервоза!

      Старик был возмущен; в голосе его звучали досада, злоба, даже слезы. Фома никогда еще не видал его таким и невольно молчал.

      – Ведь она испортит тебя! Ах, блудница вавилонская!..

      Глаза Маякина учащенно мигали, губы вздрагивали, и грубыми, циничными словами он начал говорить о Медынской, азартно, с злобным визгом.

      Фома чувствовал, что старик говорит правду. Ему стало тяжело дышать.

      – Ладно, папаша, будет… – тихо и тоскливо попросил он, отвертываясь в сторону от Маякина.

      – Эх, надо тебе скорее жениться! – тревожно вскричал старик.

      – Христа ради, не говорите! – глухо молвил Фома.

      Маякин взглянул на крестника и умолк. Лицо Фомы вытянулось, побледнело, и было много тяжелого и горького изумления в его полуоткрытых губах и в тоскующем взгляде… Справа и слева от дороги лежало поле, покрытое клочьями зимних одежд. По черным проталинам хлопотливо прыгали грачи. Под полозьями всхлипывала вода, грязный снег вылетал из-под ног лошадей…

      – Ну и глуп же человек в своей юности! – негромко воскликнул Маякин. – Стоит перед ним пень дерева, а он видит – морда зверева… о-хо-хо!

      – Говорите прямыми словами, – угрюмо сказал Фома.

      – Чего тут говорить? Дело ясное: девки – сливки, бабы – молоко; бабы – близко, девки – далеко… стало быть, иди к Соньке, ежели без этого не можешь, – и говори ей прямо – так, мол, и так… Дурашка! Чего ж ты дуешься? Чего пыжишься?

      – Не понимаете вы… – тихо сказал Фома.

      – Чего я не понимаю? Я все понимаю!

      – Сердца, – сердце есть у человека!.. – тихо сказал юноша.

      Маякин прищурил глаза и ответил:

      – Ума, значит, нет…

      VI

      Охваченный тоскливой и мстительной злобой приехал Фома в город. В нем кипело страстное желание оскорбить Медынскую, надругаться над ней. Крепко стиснув зубы и засунув руки глубоко в карманы, он несколько часов кряду расхаживал по пустынным комнатам своего