Сын негодяя. Сорж Шаландон

сверлил меня взглядом. Я поднял руку и окликнул бармена:

      – Мне, пожалуйста, то же самое!

      – Так что? – отец вздернул подбородок. – Ты тоже за этих хулиганов?

      Пиво свежее. Я не спеша отпил первый глоток. Успокоительный, смягчающий душу. И только тогда наклонился к отцу:

      – Давай не будем ругаться, ладно?

      Отец осмотрелся. Двое старых арабов потягивали кофе, запивая водой.

      – Вот эти точно не лионцы, – тихо сказал отец. – Конечно, все это из-за алжирской войны и мая 68-го.

      – Мне все равно, папа.

      Он дернул плечом.

      – А мне нет.

      Мы сидели каждый перед своей кружкой, не поднимая глаз.

      – Ты собирался что-то мне сказать.

      Он поднял руку, заказал еще кружку. Потом откинулся на спинку скамьи. Молча уставился на меня. Свернул лежавший перед ним номер «Прогресса».

      – Дедушка сказал тебе правду.

      Он ударил кулаком по столу.

      Я молчал. Отец сложил газету и разглядывал мокрый след от кружки на деревянном столике.

      – Когда, что он сказал? – Я вдруг нечаянно пустил петуха. Прочистил горло и повторил: – Что сказал дедушка?

      Отец пожал плечами.

      – Сам знаешь. Про войну. Что он там наболтал.

      Я обхватил руками запотевшую кружку. Похолодел. И солгал:

      – Я не помню.

      Отец пригнулся ко мне.

      – Не помнишь? Он сказал, что видел меня во время войны на площади Белькур одетым как немец и что ему за меня стыдно.

      Я был ошеломлен.

      Отец бросил взгляд на соседей. Нас отделял от них пустой столик. Глаза его сияли.

      – Ну да, дед действительно видел меня на площади Белькур одетым как немец, и что?

      Он откинулся на спинку скамьи, вытянул ноги под столом, шумно вздохнул. И поднял глаза на грязный потолок. Казалось, он сбросил с себя огромную тяжесть. Потом снова перегнулся ко мне через стол.

      – Заруби себе на носу, мне плевать на то, что обо мне подумают люди. И что подумаешь ты. Не тебе и не им указывать мне, хорошо или плохо я поступил, ясно?

      Пауза. Я боялся, что отец перейдет на крик.

      – И я никому не позволю читать мне сегодня мораль со своего дивана. Так им всем и скажи: вот чем занимался мой отец во время войны. И преспокойненько с этим живет.

      Я залпом вылакал пиво и жестом заказал еще кружку. Отец тоже. Будь здесь мама, она бы покачала головой и укоризненно сказала: «Уже вторая, Жан! Это слишком!»

      Я не находил слов. А слова отца были чудовищны. Оглушительны для этого мирного вечернего кафе с гудящими у стойки посетителями.

      «Одетым как немец».

      Отец смотрел на меня в упор.

      – Хотел ответа – вот он, получай.

      Я не решался посмотреть ему в лицо. Поглаживал пальцем заголовок внизу страницы: «Менгет – новые беспорядки».

      Наконец я прервал молчание. И шепотом выговорил жуткую фразу:

      – Так ты служил в милиции?

      Отец вдруг рассмеялся. Положил руки на стол, закатил глаза к небу.

      – В милиции?

      На нас уже оглядывались. Отец вел себя как в собственной