Сын негодяя. Сорж Шаландон

Тяжело сознавать, что мы с тобой никогда больше не увидимся…

      Отец. Снова он, после всех этих лет. Прощание – как пощечина. Он знал, что я буду задыхаться от бессилия. Звонить в больницу было уже поздно. Я позвонил маме. Разбудил ее.

      – Папа при смерти!

      В трубке молчание. Потом смех.

      – Что за глупости, сынок?

      Нет, все в порядке. Она только вечером разговаривала с папиным врачом, а потом и с ним самим. Да, ему было плохо, он сильно испугался, но все обошлось.

      – И даже голос у него был бодрый.

      Я посмотрел на трубку.

      – Алло! Сынок?

      Я извинился. Побеспокоил ее понапрасну. Про папино сообщение говорить не стал. Положил трубку. Меня трясло.

      Я еще раз переслушал сообщение.

      Тяжело сознавать, что мы с тобой никогда больше не увидимся…

      На последней фразе я закрыл глаза. Ужас ребенка, омерзение взрослого. Даже уверенный, что настал последний час, отец не мог умереть без кривлянья. Значит, он снова вышел на подмостки, и ни одно слово не относилось непосредственно ко мне. На нем театральный костюм и траурный грим. Он произносит патетическую тираду. Он симулировал смерть и говорил рыдая. Упивался своим умирающим голосом. Обязывал меня нести его гроб.

      Прощай, мой мальчик… Люблю тебя…

      Он мстил мне за годы моего молчания. Упрекал в сыновнем равнодушии. Будил чувство вины. «Люблю тебя?» Да ни разу за все мое детство он не произнес этих слов. Когда мне это было так нужно. А теперь – взял и изгадил их. Изрыгнул, как будто хлопнул дверью.

      Позвонить ему я смог только спустя две недели. Когда пришел в себя. И перестал на него злиться за то, что он не умер. Ну и когда он выписался из больницы. И снова уселся в свое красное кресло, служившее ему трибуной, откуда он вещал на весь мир.

      Трубку сняла мама:

      – Позвать отца?

      Я слышал, как он громко ругает телевизор. Мама уменьшила звук. Отец взял трубку.

      – Алло, кто это? – умирающий голос.

      Я, это я, кто же еще? Отец всю жизнь создавал вокруг себя полный вакуум, и это ему удалось. Я спросил, как его здоровье.

      – Так себе.

      Он натужно дышал. И даже, как ребенок, притворно закашлял.

      – Я прослушал твое сообщение, папа.

      Пауза.

      – Алло, ты тут?

      Да, он тут. Снова закашлялся. Я сел на пол и стал теребить телефонный шнур.

      – Ты помнишь, что ты там говорил?

      – Да, – только и ответил он.

      – О чем это, папа?

      Снова пауза. Он поднес трубку к самому рту.

      – О «Лили Марлен»?

      – Да, о «Лили Марлен» и не только. Что это значит?

      Наверно, он оглянулся на маму, которая вернулась в кухню, и понизил голос:

      – Когда-нибудь я тебе объясню. Но не сейчас.

      – Нет, сейчас.

      В трубке опять зашуршало.

      – Нет, это долгая история.

      Я вздохнул.

      – И потом, такие вещи надо рассказывать