Сын негодяя. Сорж Шаландон

обшаривает гладь воды, да бешено лают собаки… да. Я себе представлял.

      – Это же настоящее геройство, а?

      Скорее отчаяние.

      – Я потом целый день лежал в тине у берега, прежде чем выйти и обсохнуть. – Он взглянул на меня. – Мокрый, грязный – прикинь!

      Я прикинул.

      Он сунул руки в карманы и зашагал дальше. А немного пройдя, сказал, как будто сам себе:

      – Озеро, черт побери, переплыл!

      Мы шли вдоль Соны.

      – А что потом?

      Отец пожал плечами.

      – Потом я прятался на одной ферме. Добрые люди дали мне штатскую одежду, обувь и карточку сельского работника.

      – Зачем?

      – Чтобы я мог примкнуть к французам, которых угнали на принудительные работы, а теперь освободили.

      Он поднял воротник куртки.

      – Позднее я узнал – озеро называется Трессовер.

      – Ты туда ездил после войны?

      – Нет, не получилось. Это территория ГДР. – Он улыбнулся. – Да мне и Соны вполне хватает.

* * *

      Вода в реке была свинцово-серой. Многие годы у отца и Соны был секрет. Тут, пониже на набережной, находилось отцовское убежище, он приходил сюда, чтобы побыть одному, вдали от города, подышать. И просто от всех отдохнуть. Нам он про это ничего не говорил. Однажды вечером, после школьной экскурсии, я увидал его там. Мы всем классом ходили в музей, была зима, уже стемнело. Отец сидел на ветру, у самой воды и светил на воду карманным фонариком. От него веяло тоской и одиночеством. Он увидал меня издалека и помахал рукой. А за ужином объяснил:

      – Это единственное место в Лионе, где ничего не слышно.

      Он ел, как обычно, шумно чавкая.

      – Ни машин, ни обормотов – тишина! Поэтому, когда я устаю от всего этого, – он поднял руку с вилкой, – ухожу туда посидеть на ступеньках.

      – И знаешь что? – Он посмотрел на меня.

      Я помотал головой.

      – Когда становится темно, мне кажется, что я на берегу озера.

      Отец поднес к глазам стакан воды. Меня он уже не видел. Он часто будто проваливался куда-то. Взгляд становился рассеянным, движения замедлялись.

      – И главное, – он улыбнулся и снова обратился ко мне, – никто не достает меня там. Однажды заявился какой-то тип с собакой. Я подумал: пропустишь одного, так этому конца не будет.

      Мама была на кухне. Он тихо спросил:

      – И знаешь, что я сделал?

      Я не знал.

      – Я встал, а руку опустил в карман, как будто у меня там пушка.

      Я молчал. Мама всегда говорила: «Ты же знаешь отца, ему только дай порассказывать».

      И он рассказал. В тот вечер он прикинулся полицейским. Будто бы он с коллегами выслеживает убийцу собак, который ошивается на набережных Соны и Роны, нападает на жертвы по всему городу. Прохожий ни о чем таком не слышал.

      – Да как же, в «Прогрессе» была большая статья!

      Отец спросил, не видел ли он кого-нибудь подозрительного, не заметил ли чего-нибудь странного. Нет, ничего, ответил тот и побледнел от страха. Ему было поручено предупредить всех владельцев собак. Он пообещал и ушел вверх по ступенькам на улицу.

      – Больше