Двоевластие. Роман о временах царя Михаила Федоровича. Андрей Зарин

князь, – вмешался Антон, – да нешто этот вор Федька оставит у княжича нашего золото?

      – И то! – оживился князь. – Верно! Он, он, мой Михайло! Но уж этому Федьке, вору и разбойнику, – лицо князя потемнело, и он стукнул кулаком по столу, – будет солоно! Завтра же его в разбойный приказ уведут и там…

      Он не окончил, но Эхе, взглянув на него, без слов понял, что ожидает содержателя рапаты, и вздрогнул.

      Князь забылся, его увлек поток мыслей и чувств, и он продолжал говорить вслух:

      – Но кому нужен был мой Михалка? Может, скоморохи-то просто крадут и ждут выкупа. Нет, не слышал я про такие дела, а крадут они для нищенства да для скоморошьего дела так больше от посадских да торговых людей. Ну, да уж доберусь до правды огнем и водою, дыбой, плетью – всем, что в застенке есть, а пока, вдруг очнувшись, резко сказал он, – поедим да соснем малость! – и, сразу оборвав речь, он придвинул к себе миску с вареной курицей и ендову с вином.

      Немецкая слобода в конце XVII века.

      Гравюра Генриха де Витта

      Была глубокая полночь, когда они вновь сели на коней и помчались к Москве. Они ехали молча. Князь, почти уверенный, что его сын найден, думал о том, кому понадобилось это странное преступление, и горел местью и ненавистью к неизвестному врагу. Антон, как верный слуга, зная опасности ночного путешествия по большой дороге, на которой шалили и скоморохи, и беглые тягловые, и забулдыжный посадский, зорко осматривался в ночной полумгле и прислушивался к тишине; а Эхе, видавший в своих походах кровь и резню, разбой и преступления, с размягченным сердцем мечтал о минуте, когда он увидит прекрасную Каролину и скажет ей… Нет, он лично ей не скажет, а только посмотрит на нее нежно-нежно и вздохнет от больного сердца. Вот так! При этом Эхе вздыхал с такой силою, что Антон с изумлением взглядывал на него, придерживая на миг свою лошадь.

      – Прямо в слободу, немчин! – отрывисто сказал Теряев, когда они въехали в московские ворота.

      – Тут! – ответил Эхе, ударяя коленами лошадь.

      Было уже утро, и Москва проснулась. Со скрипом тащились на базар телеги, нагруженные сеном, курами, рыбою, убоиной и всякой овощью; в рядах открывались лари; к убогой церкви торопился поп, стуча костылем по твердой земле, и во все стороны шли люди, торопясь купить, продать или поспеть в назначенное место.

      Наши всадники пересекли весь город и со стороны Москва-реки въехали в Немецкую слободу.

      – Узнаешь дом-то? – спросил князь.

      Эхе только усмехнулся. Ему ли не узнать! С закрытыми глазами он не прошел бы мимо него.

      – Тппру!..

      Но что это?.. Ставни закрыты, из трубы не вьется приветливо дым, в то время как все вокруг живут уже дневной жизнью!..

      Эхе быстро спрыгнул с коня и стал стучать в калитку. Молчание. Он стал бить по очереди в закрытые ставни. То же молчание.

      – Ну, что ж это? На смех? – закричал князь.

      Эхе растерянно, убитым взглядом посмотрел на него.

      В это время их успела окружить толпа, привлеченная стуком и криками.

      – Эй вы, басурмане! – крикнул толпе князь. – Это ли – дом немчина-брадобрея?

      – Так