Двоевластие. Роман о временах царя Михаила Федоровича. Андрей Зарин

вышел, неся на руках сына, и, вскочив на коня, поскакал на двор Шереметева.

      На его счастье, Федор Иванович еще не выехал из дома.

      – Радуйся, боярин! – закричал князь, подымая своего сына. – Вызволил!

      – Радуйся, князь! Господь с тобою!

      – И с тобою!

      Они поцеловались.

      – Чай, изморился князек-то! – ласково сказал Шереметев.

      – И нет! Он у немчинов жил; они его добро кормили. Разве вот оскоромили… ну, да младенец!

      – У немчинов! Неужели они детей крадут?

      – Не то, слышь, какая притча-то! – и князь рассказал, как был скраден Миша, а затем спасен Эхе.

      – Того Федьку беспременно буду просить в приказ взять, потому тут корни чьи-то, – сказал в заключение Теряев.

      – Не без этого, – согласился с ним Шереметев.

      – Так и смекаю, а до того еще зарок дал. Помоги советом, – и князь рассказал про немца и его горе.

      Шереметев покачал головою и произнес:

      – Трудное дело, князь! – сказал он. – Тут ведь без тебя за пять дней у нас всего понаделалось.

      – Да ведь я слово дал.

      – Слово дал, держись! Только не иначе, как самому царю-батюшке челом бить надо.

      – Ну, и ударю! Разве мало у меня заслуг пред царем? – сказал князь вставая. – Допрежь всего к боярину Нащокину поеду, чтобы он с дыбой повременил, а там и к царю.

      – Ну, ин быть по-твоему! – ответил Шереметев. – А мальчонку в вотчину пошлешь?

      – Хотел бы мать порадовать, да боюсь одного пускать опять на бабий дозор. Нет, пусть со мною погостит!

      – И то ладно! Ну, я со двора!

      – Да и я тоже!

      Князь ласково простился с сыном и, поручив его Антону, поехал исполнять свое княжье слово, данное честным немчинам.

      В грязном углу Китай-города, на Варварском кресте, под горою, обнесенные высоким тыном, стояли тюрьма и подле нее разбойный приказ со всеми нужными пристройками: караульной избой, жилищем заплечных мастеров и страшным застенком. В народе звали это страшное место почему-то Зачатьевским монастырем. Сюда-то и приехал князь прежде всего.

      Соскочив с коня у ворот, он отдал повод часовому стрельцу и хотел войти в низкую калитку, как вдруг его заставил оглянуться страшный стон. Теряев поглядел направо от себя и вздрогнул. Из земли торчала женская голова с лицом, искаженным ужасом, и испускала нечеловеческие стоны; в пяти-шести шагах от нее торчала такая же голова, принадлежавшая уже трупу.

      – Нишкни! – равнодушно прикрикнул на голову стрелец.

      Князь отвернулся и быстро вошел в калитку. Он знал, что это казнится жена-отравительница, знал, что иной казни и нет для такой злодейки, и в то же время не мог побороть охватившее его сострадание.

      А. М. Васнецов. На крестце в Китай-городе. 1922

      Большой грязный двор с лужами не то грязи, не то крови, с тяжким смрадом гнилых ям, где томились узники, горелого мяса и разлагающейся крови, производил тяжелое впечатление страха и мерзости. Кругом валялись орудия казней и пыток и, к довершению всего, из дыр, закрытых