Амур. Лицом к лицу. Дорога в 1000 ли. Станислав Федотов

в плечо:

      – Заглянем в пивнушку?

      – Не-а, – отмахнулся Иван. – У меня – дела.

      – Знаю я твои дела с косыгой. Хватит с ней вошкаться! Как мокрец к тебе присосалась.

      – Не смей так о ней говорить, болтомоха несчастный!

      – А чё? В харю дашь? Нам с тобой только лихоты из-за неё не хватало.

      – Да ну тебя! – Иван плюнул и побежал. К солнцу напрямки, к Китайскому кварталу. Или к дому своему, по пути.

      – Пошли, Илька, с тобой, чё ли? Пропустим по кружечке.

      Пивнушка находилась рядом, на Иркутской. Павел приобнял Илью за плечи, и они зашагали по деревянному настилу.

      – Всё ж таки командир полицейский – наш человек, – сказал Илька, стараясь приноровиться к шагу Черныха, несмотря на хромоту, очень широкому. – За такую драку всего-то на сутки засадил.

      – А за чё больше-то? – лениво откликнулся Павел. – Китаёзы с их боксёрами совсем обнаглели. «Война будет, война будет!» Ну будет, и чё?! Начистим им, косорылым, и успокоятся.

      – А чё ты к Ивану, как лимонник, цепляешься? Ну жалеет он свою Цзиньку и пущай жалеет. Китайцы, они тоже разные, как и мы.

      – Чё?! – Пашка даже остановился, повернул за плечо Ильку к себе лицом и уставился глаза в глаза. – Китаёзы такие же, как и мы?! Да как у тя язык повернулся?! Ванька – и тот понимает. Как он энтого лупцевал, который про баб нашенских вякнул! Любо-дорого!

      – Я тож не в стороне стоял.

      – Дак ежли бы в стороне, стали б мы с тобой корефанить? Ладно, пошли, не то пиво наше прокиснет.

      Иван прежде всего заглянул домой. Сутки не был, маманя, небось, извелась, да и дед с батей не каменные.

      Дед Кузьма в завозне что-то ладил, тюкал топориком по колоде; отец сидел на лавке возле крылечка летника, курил трубку и, видно, крепко думал. Увидев Ивана, махнул рукой, подзывая.

      Иван подошёл, повинно склонив голову:

      – Прости, тятя!

      Фёдор не успел и рта раскрыть – в проёме кухонной двери, как чёрт из табакерки, возникла Еленка, простоволосая, раскрасневшаяся – видать, возюкалась с ужином, – зыркнула хитрющими глазами и заорала:

      – Мамань, Ванька заявился! Дрань-передрань!

      У Ивана и впрямь была порвана рубаха: китайцы оказались страсть какие цеплючие, – а он и позабыл про это, думая лишь о звёздочке своей Ван Цзинь, да ещё, пожалуй, о мамане: как она за него, обормота, переживает!

      – Ванюша, сынок родимый! – Маманя, будто молодая, будто ей и не сорок лет, спрыгнула с крылечка, обхватила сына обеими руками, прижала к полной, мягкой груди. Хотела поцеловать – не дотянулась: Иван был выше на голову. Всхлипнула.

      – Мамань, ты чё?! – перепугался Иван. – Чё плачешь-то?!

      – Это она от радости: сын с того света пришёл, – ехидно пропела сеструха; она так и стояла подбоченясь на крыльце.

      Иван махнул на неё рукой: сгинь, бесовка, сгинь! Но та лишь захохотала.

      Из завозни выглянул дед с топором в руке. Иван махнул и ему, но – приветствуя. Дед в ответ приподнял топорик и скрылся: он без дела не сидел.

      А маманя всё не отпускала сына.

      – И