Долгое дело. Станислав Родионов

которую Лида купила в комиссионном. Стройная, бронзовая колонка, увенчанная желтым шатром – абажуром. Говорят, ампир. Я люблю сидеть под ней – как под солнцем. Вот мой стол. Длинный, широкий, светлого дерева. Вроде бы ничего особенного, но я люблю его, потому что за ним столько сижено, столько писано и столько думано… Со столом и лампой прошла часть жизни, да и не малая. Они видели мое лицо таким, каким его никто не видел. Она слышали такие моя слова, которые я никому, кроме себя, не говорил. Они стали мне родными…

      Но уйди я от них навсегда, заболей или умри – они не заплачут, не вскрикнут, не пошевелятся. Лампа даже не перегорит, и стол даже не рассохнется.

      Инспектор с готовностью ответил на ее вопрос:

      – Я работаю заместителем.

      – Заместителем кого?

      – Ира, знаете, о чем я мечтаю?

      – Да, познакомиться с девушкой, которой будет все равно, заместителем кого вы работаете.

      – Умница.

      – А я решила, что вы артист.

      – Заслуженный?

      – Эстрадный.

      – Почему же?

      – Легкость в вас играет.

      – Это во мне есть, в смысле – она во мне играет.

      Он не знал, похож ли на артиста, но знал, что артистизм в нем есть. Шел по улице и видел себя со стороны, глазами той же Иры: высокий, сухощавый, без разных там животиков и лысин, в светлых брюках, в белоснежном бадлоне… Ничего лишнего.

      – А знаете, еще о чем я мечтаю?

      – О чем? – спросила она, уже опасаясь этих его мечтаний.

      – Познакомиться с Марусей.

      – С какой Марусей?

      – С девушкой, которую звали бы Маруся.

      – Мне нужно обидеться? – Ира остановилась.

      – Ни в коем случае. Я и сам не Ваня.

      – Что-то в вас есть, – решила она, благосклонно зацокав каблуками.

      – Во мне этого навалом, – подтвердил инспектор.

      Ира скосила глаза… С кем она идет? Легкомысленный, непонятный, какой-то нахально-вежливый. Но симпатичный, стройный, решительный. Хотя бы знакомые попались – умерли бы от зависти. И она, может быть, умрет от него, как мотылек от огня. Все-таки он артист или военный. Скорее всего, он артист, который играет военных. Или военный, который строит из себя артиста.

      – Ох, мама родная, – вырвалось у нее.

      Петельников окинул спутницу тем стремительным и давящим взглядом, каким он впивался в человека ради крупиц информации; посмотрел так впервые на девушку, с которой, оказывается, знаком уже две недели.

      Небольшая, ему по плечо, поэтому и виснет. Черные волосы красиво уложены. Ресницы еще чернее, и казалось, что при каждом взмахе что-то сдувают со щек. Возможно, и сдувают – пудру. На губах розовый паутинкой трескалась помада. Полненькая фигура. Блестящее платье из синтетики… Ну зачем в белые июньские ночи надевать блестящее платье? Оно пыталось скрыть ее полноту, жестко запеленав грудь, но лишь добилось обратного эффекта. Зато ниже, после талии, платье бросило это бесплодное занятие и пошло широко и вольно. Неужели он знаком с ней две недели? Зовут ее Ира…

      – А куда мы идем? –