Долгое дело. Станислав Родионов

только на первые буквы.

      Как ваше здоровье… Но ведь человек – это и есть здоровье, здоровое тело. Кого же он сейчас спросил о здоровье? Ее сознание о ее теле? Получается, что сознание живет своей отдельной, высшей жизнью и присматривает за своим телом. Тогда наше тело – еще не человек? А что же человек – сознание?

      – Врач считает, что вы начали поправляться, – сказал Рябинин, стараясь быть уверенным, как врач, который ему этого не говорил.

      Больная пробовала улыбнуться. Рябинин вдруг поймал себя на гримасе, которую он бессознательно строил губами и щеками, пытаясь помочь ей в этой нелегкой улыбке.

      – О смерти уже думаю…

      У него чуть было не сорвались наезженные слова: «Да у вас прекрасный вид, да вы еще нас переживете…» Этой банальщине не верят, а правду говорить нельзя. И он, стараясь показать одинаковость людишек перед судьбой, сказал то, что не было банальностью и было неправдой:

      – О смерти все думают.

      – Да нет…

      – О смерти не думают лишь дураки да карьеристы.

      Эту мысль, рожденную случаем, он сегодня запишет в дневник: о смерти не думают лишь дураки да карьеристы.

      – Светку жаль…

      – Да что за разговоры о смерти? Вы еще нас переживете!

      Вырвались-таки эти слова. Но они, эти банальные слова, вроде бы легли на душу женщины – она опять попыталась улыбнуться, и теперь слабенькая улыбка получилась.

      И промелькнуло, исчезая…

      …Смерти боится не душа, а тело. Биология цепляется за жизнь. Разум же понимает, что смерть неминуема…

      – Мне нужно провести допрос.

      Она не ответила. Рябинин повторил чуть внятнее:

      – Необходимо кое о чем спросить…

      Пленникова молча смотрела на него.

      На него смотрела седая, безмолвная женщина. Кожа на скулах потоньшала, как протерлась. Бескровные губы приоткрыты, чтобы не пропустить очередного глотка воздуха. На верхней губе капельки пота. И влажный лоб, где эти капельки растеклись по тонким морщинкам. Немые глаза смотрели на него в упор…

      Да она его не видит! Она где-то там, на другом краю мира, где нет допросов, ювелирных магазинов и двенадцатитысячных бриллиантов. Только слушает. Она к чему-то прислушивалась. Но в больничной палате нет звуков, даже часы не тикают…

      Рябинин вдруг заметил на ее виске локон – крохотный, не седой, случайный. Какие-то неясные и быстро соединившиеся мысли – была девочка, ходила в школу, теперь в больнице, слушает свое рваное сердце – теплым и пронзительным толчком ударили в его грудь и докатились до глаз. Врачи разрешили допрашивать… Но врачи знали про ее тело, а он сейчас увидел ее душу. И пусть лекари напишут десять справок… Подлость это – допрашивать ее сейчас.

      Он рассеянно оглядел палату, ее столик с фруктами и бутылкой сока, цветы в баночке и какой-то лечебный агрегат у изголовья.

      – Я к вам приду завтра или послезавтра…

      Она кивнула – ясно, облегченно и, как ему показалось, благодарно.

      Из дневника следователя. Иногда мне кажется, что врачом, юристом и педагогом надо работать только до тридцати лет