Салон-вагон. Андрей Соболь

а ты на нее наплевать хочешь?

      Я молчу, я свое сказал и мне нечего добавить, я знаю одно: наш путь требует жертв, мы встали на него, себя забыв, и должны забыть о других.

      Слегка приподнявшись, Борис говорит:

      – Саша, я так не смогу…

      – Не надо.

      Обращаюсь ко всем:

      – Предлагайте другое. Я высказал свое мнение, теперь очередь за вами. Я слушаю.

      Еле стою на ногах. Только сейчас я понял, как я устал. Тихо добавляю:

      – Я заранее соглашаюсь с вами.

      …Догорает последняя свеча. Эстер несет лампу. Слышу, как Аким шепотом говорит ей:

      – Потушите, увидят с улицы.

      На диване полулежа спит Борис. Ровно и размеренно Эстер ходит от стены к стене; проходя мимо меня, на миг останавливается и снова идет дальше. Белеет ее платок. То он в одном конце комнаты, то в другом. Смутно вспоминаю: такой же платок был у моей матери.

      В щели ставней прокрадываются белесоватые полосы рассвета. Из угла серым огромным пятном выплыл шкаф.

XX

      Губернатор проехал мимо Бориса. Борис не успел отбежать.

      Дождит… Низко и пасмурно плывут в беспорядке клочья серых облаков. Первый сентябрьский день скупо и недоверчиво заглядывает в окно. Как-то сразу и внезапно надвинулась осень. Сегодня десятый день, как уехал губернатор. Только что ушел Аким. Он долго сидел у меня. Уходя, он спросил:

      – Духом упал?

      – Нет.

      Он мне не поверил, я понял так по его взгляду, но я сказал правду: я тот же. Вижу, как все молчаливее становится Борис, как все дальше и дальше уходит от нас Эстер, куда – я не знаю, но чувствую, что уходит, – и все же жду и все же надеюсь.

      Вечером, после отъезда губернатора, Борис попросил меня остаться с ним. Мы ушли, оставили Акима и Эстер в фотографии. По дороге Борис спросил:

      – Ты меня винишь? – Волнуясь говорил: – Я не мог иначе. Знаю, что такая неудача сбрасывает нас сверху вниз, крылья обрывает, но я не мог. Вот Аким говорит: не все позволено. Не в этом дело. Господи, позволено, если нужно для дела, но не мне, не мне – еврею. Рабочие русские, а я…

      Я перебиваю его:

      – Опять это слово.

      Он смолк, не докончив. Я вернулся в фотографию. Эстер и Аким о чем-то говорили, а когда я вошел, Эстер на полуслове оборвала разговор. Я ушел в другую комнату, я догадался, что Эстер не хочет говорить при мне. Потом ночью, провожая меня, Аким, не то раздумывая, не то недоумевая, сказал мне в сенях:

      – Что-то странное творится с Эстер..

      Я подумал: и он это видит. Не расспрашивая, я попрощался с Акимом.

      И все жду, и все же надеюсь. Не сегодня завтра губернатор вернется.

      Все эти дни мы – простые обыватели. Аким ходит к полковнику: все сведения он берет оттуда. В летнем саду опереточная труппа заканчивает свои спектакли. Смотрю, как толстый тенор старается быть изящным и стройным. Белокурая девушка поднимает юбку выше колен, и тогда офицеры в переднем ряду наводят бинокли, а у девушки грустные глаза. Хриплый голос выводит: «Когда я был аркадским принцем». Кто-то пьяный из публики кричит: «Все мы бывшие» и плачет.

      Ухожу из зала. «Бывшие».