Салон-вагон. Андрей Соболь

как надо?

      Она пытается улыбнуться, и у фонаря я вижу, как бессильны ее губы.

      Я торопливо говорю:

      – Теперь я тебя провожу.

      – Это… неудобно…

      Мелькнуло светлое платье, скрылось.

      Вхожу в свой номер. Ложусь на постель и слышу, как за стеной разговаривают. Смеется девичий голос. Смех и поцелуи. Перехожу на диван, но, как только ложусь, слышу тихое рыдание, а потом слова:

      – Оля, родная, успокойся!

      Голос сухой, но старается быть нежным. Не оттого ли он кажется ломким? Я боюсь пошевельнуться. Женщина рыдает. И всю ночь я слышу одно:

      – Оля, родная, успокойся.

      Ни одного слова больше, одна и та же фраза, повторяется сотни раз с одной и той же интонацией.

      Наш первый день в России – Эстер не смогла улыбнуться, жалобно плачет чужая женщина, согнулся Борис…

      …Буду ждать нового утра, засыпая, верить, что оно придет иным, и не хочу думать о том, что все – одно только ожидание. Буду гнать от себя эту мысль.

      Не я, кто-то другой в этом номере, кто-то другой долго, до рассвета всматривается в темноту: я с Акимом стучу молотком.

XI

      Я и Борис разбираем ящики с негативами. Аким, стоя на лесенке, развешивает занавески. Плотно прикрыты ставни. Уже давно пробило двенадцать, но мы все еще заняты: Аким хочет как можно скорее открыть фотографию и торопит нас. Эстер спит в кресле. Устала за день и заснула крепко, хотя мы расхаживаем, двигаем мебель.

      Только что я спросил Бориса о вчерашнем вечере. Я не мог не спросить; он меня смутил: первый день, и уж было что-то недоговоренное. Борис отвечает мне:

      – Ничего не произошло, право, ничего особенного.

      Я качаю головой.

      – Не веришь?

      – О чем это вы? – окликает Аким.

      Борис еще ниже нагибается к ящику, становится на колени, и, разворачивая бумагу, шелестя ею, тихо говорит мне:

      – Нагнись.

      Я тоже становлюсь на колени.

      – Саша, мне не хочется говорить при Акиме… Вот я провожу тебя, поговорим, а сейчас будем работать.

      Мы беремся за другой ящик, а когда бьет три, я прощаюсь с Акимом. Он напутствует меня:

      – Спи хорошенько, хорошенько отдохни, завтра тоже немало работы.

      За углом поджидаю Бориса.

      – Я очень устал, присядем где-нибудь, – просит он.

      Идем к набережной. Разбросаны скамьи. Я оглядываюсь, никого нет.

      – Саша, вчера ничего особенного не было. Ты качал головой, когда я тебе это говорил, значит, ты не поверил, но это так, Саша.

      Он прижимается ко мне:

      – Я не грущу, Саша, наоборот, я очень рад. Давай, родной, давай, милый, не будем говорить обо мне. Ты не обращай на меня внимания, и на Эстер тоже. Да, да, и на Эстер тоже.

      – И на Эстер?

      Я стараюсь говорить спокойно.

      – И на Эстер? Почему ты так отделяешь ее и себя от меня, от Акима?

      – Я не отделяю, что ты!

      Он взволнованно встает:

      – И не думал… Я только хотел сказать… Вот только по поводу твоих слов о вчерашнем вечере. Ты ведь тем самым и про Эстер спрашивал. Не так ли? И вот, не обращай внимания, вот помни одно – мы в России.