Салон-вагон. Андрей Соболь

ко всем, но незаметно для других слежу за Эстер. Вот на миг сплела руки и опустила.

      – Куда?

      Я оборачиваюсь к ней:

      – Разве непонятно? Туда, куда он уехал.

      – В К.?

      – Да.

      Я говорю остальным:

      – Надо решить, кто из нас раньше всех поедет. По-моему…

      Не могу докончить – Эстер перебивает меня:

      – Подожди.

      Встает, косу отбрасывает, и, как только произносит первое слово, я уже знаю, что последует за ним, знаю, что в эту минуту предчувствие чего-то темного перестало быть предчувствием, и, поняв, слушаю, съежившись и похолодев, как она говорит:

      – Я не поеду.

      – Вы? Вы не поедете? Вы?

      Это кричит Аким.

      Глава четвертая

I

      – Нет, ты мне скажи, что же это такое? Понимаешь, вот не могу понять. Неужели на нее так подействовала наша неудача? Объясни мне, ради бога. Была неудача – верно, но разве из-за этого надо от всего дальнейшего отказываться? Была неудача – правильно, и я виноват. Подожди, подожди, не перебивай меня: это ж факт: моя вина! Я мог бы остаться на своем месте. Задавили бабу – так что же? Не в этой бабе суть, а во мне. Я виноват, чувствую это, покоя себе не нахожу и так размышляю и этак и все к одному прихожу: моя вина. Нелегко было прийти к такому выводу. Ладно, ну и ругайте меня, злитесь на меня, но не отказывайтесь же из-за этого. Где сказано, что и впредь не повезет нам? Вот объясни мне по-хорошему, почему она не хочет поехать? Все вместе делали, вместе болели одним – и вдруг врозь. Почему так? В один день. В понедельник еще с нами была, а во вторник от всего отказалась: от нас, от дела. Сегодня нравится, а завтра не нравится. Понять не могу, понимаешь, понять не могу. Вот хожу, как ошалелый, и не могу прийти в себя. Ударили меня ее слова, как будто кто-то подошел сзади и поленом меня по затылку. Держусь за ушибленное место и не понимаю, за что огрели, за какие такие дела. Шатаюсь я, понимаешь, Александр, как пьяный, а ведь. кажется, я не из слабых, привык к ударам, а видишь, зашатался.

      Замолк и жалобно улыбается. Аким и жалобная улыбка – как это не вяжется.

      – Аким!

      Он встрепенулся.

      – Что?

      – Ты бы…

      Я ищу слова, мне трудно говорить. Не знаю, быть может, я болен, все эти дни было сыро, холодно, дождь пробирался за воротник, колючие струйки стекали по телу. Я забыл слова. Аким ждет: ведь я ему хотел что-то сказать.

      – Ты бы… поговорил с Эстер, спросил бы… Конечно.

      – Я говорил.

      – Что же?

      Он болезненно морщит лоб.

      – Ответила мне. Говорит, что мне этого не понять, что я чужой.

      – Чужой?

      Еще миг – и я закричу. Надо уйти к себе, остаться одному, быть в тишине, а здесь душно, люди курят, пьют, смеются, звенят стаканы, шаркают ноги.

II

      – Ты ему так и сказала, что он чужой? Да?

      Эстер молчит. Я продолжаю:

      – Почему Аким чужой, а не я?

      – Я уже тебе говорила.

      – А третьего дня, неделю тому назад он не был чужим?

      – Всегда был чужим.

      Спокойно и прямо