Пути-дороги. Борис Крамаренко

только к ночи.

      Гриниха еще не ложилась спать. На всякий случай не запирая дверей, Марина прошла в другую комнату.

      Посмотрев вслед дочери, Гриниха проговорила:

      – Анка опять больна, а на молоко денег нету… Ох, господи! А тут еще ноги мне судорогой сводит, ходить не могу…

      Но, видя, что Марина молча принялась стлать себе постель, крикнула:

      – У, дармоедка проклятая! Бисова душа! На шее матери век думаешь в девках сидеть?

      Анка проснулась от крика и громко заплакала.

      Марина подошла к углу, где на куче тряпья лежала больная сестренка, наклонилась над ней и стала гладить ее взлохмаченную голову. Перестав плакать, Анка крепко обняла Марину за шею и прижалась к ее груди.

      – Маринка-а-а, я есть хочу… – тихо всхлипывая, прошептала она.

      Марина, поцеловав сестренку, поднялась:

      – Не плачь, Анка, я сейчас пойду молока тебе достану.

      Не обращая внимания на ругань матери, она накинула на голову платок и вышла из хаты…

      Утром Гриниха, принарядившись, ушла к Бутам, а Марина вынесла во двор больную Анку и стала расчесывать ей волосы. Средняя сестренка, двенадцатилетняя Милька уселась тут же.

      К ночи, когда уложенные Мариной дети заснули, бутовский работник привез Гриниху. По раскрасневшемуся лицу матери Марина поняла, что та пьяна. С ее плеч сползала подаренная, видимо, Бутом, черная шаль. Из-под пестрой косынки выползли смоляные пряди волос.

      Сев на лавку, Гриниха торжествующе посмотрела на Марину:

      – Триста рублей, дочка, Бут на приданое дает. А со свадьбой Николай торопит: «Мне, мол, на фронт ехать скоро надо». Чего молчишь? Али не чуешь?

      Марина, расчесывая густые каштановые волосы, пристально посмотрела на мать:

      – Чую, а за вашего Бута все одно не пойду!

      Гриниха подскочила к печке, схватила ухват и занесла его над головой Марины.

      – Будешь мать слушать или нет? – Ее рука уже готова была опустить ухват на голову дочери, но тут произошло то, чего никак не ожидала Гриниха. Марина с силой вырвала ухват и отбросила его в угол. Гриниха тяжело опустилась на пол…

      Ночью, когда в доме все стихло, Марина с узелком в руках тихо вышла во двор.

      К ее ногам с визгом кинулся рыжий косматый клубок.

      – Прощай, Буян, прощай, милый.

      Собака, ласково взвизгивая, лизала ее руки.

      Глава IV

      Прохладно в густом лесу. Запах преющих на земле листьев, смешиваясь с ароматом смолы, навевает грусть.

      Андрей, сидя под старым буком, только что перечитал письмо, полученное им недавно от отца.

      Каждый раз, когда он вынимал из кармана грязный, исписанный каракулями клочок бумаги, окружающий его лес исчезал, как утренний туман под лучами солнца. Перед застланным слезами взором плыли, словно живые, сцены из родной, знакомой станичной жизни…

      В эти минуты он забывал все… Мечты Андрея несли его в хату Гринихи, и Марина вставала перед ним не с суровым взором, а улыбающаяся, с протянутыми к нему руками…

      Второй Запорожский полк, в который попал вместе с одностаничниками