Ожившие кошмары. Александр Матюхин

бутылку в рюкзак.

      Антон с Алёной переглянулись, подбирая в уме подходящие варианты ответа. Толик, казалось, и не ждал услышать правильный. Он слегка наклонился вперёд, упёрся одной рукой в колено и, жестикулируя сигаретой у лица девушки, словно пытаясь затушить окурок о невидимую стену, выдал:

      – Ночуй. Как. Можно. Дальше. От. Населённых. Пунктов, – властным голосом произнёс он.

      – А почему-у? – задал вопрос на окончательную засыпку Ваня и расплылся в ехидной улыбке.

      Алёна пожала плечами.

      – Потому что бояться нужно не зверя, а человека, – без тени улыбки произнёс Толик.

      – Параноик грёбаный! – не выдержала Юля.

      Толик, пропустив мимо ушей слова жены, продолжил:

      – Вот я в ваши годы…

      – Какие твои годы? Не будь говном! – встряла Юля и с сардонической улыбкой толкнула мужа в плечо. – И без тебя душно. Отстань от молодёжи.

      – А вот Хемингуэй писал, – дополнил Ваня, – что нет охоты лучше, чем охота на человека…

      – Ещё один параноик, – буркнула Юля, забрасывая рюкзак на плечо.

      – …и тот, кто её познал, – не унимался Ваня, – никогда не сможет полюбить ничего другого. Как-то так.

      Антон с Алёной переглянулись. Холодный комок застрял у девушки в горле. Крайне тревожно было услышать подобное от бородатого тридцатитрёхлетнего мужика, одетого в камуфляжные штаны и советскую, песочного окраса, куртку из стройотряда. Голенища плотно обвивала шнуровка потёртых армейских ботинок. Ваня походил на карикатурного лесника-пьяницу. Почувствовав неловкость за сказанное, Вано достал из нагрудного кармана мятную конфетку и протянул её Алёне.

      – Но вам, детишки, не о чем беспокоиться, пока с вами дядя Ваня, – улыбнулся он волосатым ртом. Зубов не было видно из-за густых, вислых усов. В бороде виднелась редкая седина. – Сколько тебе? Четырнадцать?

      Алёна побагровела:

      – Двадцать три! И что значит это твоё «ничего не сможет полюбить»? А как же секс?

      – Ничего, детишки. Абсолютно ничего! – хохотал навьюченный Ваня, тащась позади влюблённых студентов. Он дёрнул Алёну за собранные в хвост волосы, призывая ускорить шаг.

      «Ну и детки пошли», – подумал Вано.

* * *

      Из воспоминаний Антона вырвал такой естественный для лесных дебрей, но такой тревожный звук. Звук, который он так боялся услышать.

      В метрах пяти от лагеря, там, где опушку отсекала от леса стена можжевельника, что-то сновало в темноте. Ночного гостя выдал предательский хруст опада, впившийся в уши Антона дюжиной иголок. Вспотевшая ладонь упала на топорище, но повернуться к источнику шума у парня не хватало духа.

      Треск повторился. Что бы ни находилось по ту сторону можжевеловых зарослей, оно явно не чувствовало в Антоне угрозы. К хрусту сухих веток добавились несколько новых звуков: влажный скрежет земли и чавканье прелой прошлогодней листвы сопровождались тяжёлым сопением. Кто-то рылся в лесной подстилке. В беспорядочной возне изредка различалось бурлящее похрюкивание.

      «Твою мать, – подумал