Ожившие кошмары. Александр Матюхин

в нескольких метрах от парня. – Твоя пчёлка принесла тебе мё-ё-дик. Я соску-у-училась.

      – Алёнка?! – чуть не криком спросил у темноты Антон.

      – Тсс! Не то нас услышат и всё испортят, – шептала темнота. – Я голодная, а ты?

      В нос бил терпкий запах багульника. Будто по мановению волшебной палочки боль притупилась и исчезла вовсе. Пульсирующая темнота окутала искалеченные глаза навязчивой прохладой. Кровь больше не стучала в ушах, она отлила от головы к совершенно другой части тела. Сердце забилось где-то под кадыком. Словно повитый тёмным мороком, ведомый чужой волей Антон встал на четвереньки, пополз на четырёх костях.

      – Анто-о-ха-а! – эхо вторило басистому крику Толика. – Антон, твою мать!

      – Не отвечай. Он всё испортит, – шептала темнота голосом Алёнки. – Смотри, что у меня есть для тебя.

      Антон сгрёб в жменю лесную подстилку, жадно внюхался: вместо смрада прелой листвы и гнилых грибниц, обоняние уловило деликатные нотки женских любовных соков.

      Раздался короткий девичий смешок:

      – Ну, язык же тебе не оторвало?

      Антон облизал потрескавшиеся губы и, стоя на четвереньках, потянулся лицом в темноту, явственно ощущая тепло влажной плоти.

* * *

      – Анто-он! А ты знаешь, с каким словом отлично рифмуется твоё имя? – орал взбесившийся Толик. – Антон, твою ма…

      Мужчина остановился, звонко шлёпнул ладонями по бёдрам. В нескольких метрах от него, за вывернутым сосновым комлем, на четырёх костях, стоял Антон, почти уткнувшись лицом в мох.

      – От собственного дерьма блевать потянуло? – Толик расплылся в ухмылке, которая вмиг слетела с побелевшего лица. – Стой, дурень! Ант…

      «Кушать подано», – лукавый, возбуждённый голосок шептал в голове склонившегося над капканом Антона. Губы обсасывали большой кусок побелевшего, тухлого мяса, лежащего меж клыкастых, похожих на разинутую пасть, ржавых дуг.

      Крик Толика потерялся в вороньем грае, раскатившемся над лесом, а может, был прерван новыми, страшными звуками, наполнившими его уши.

      Скрипнула ржавая пружина. Громкий щелчок, будто закрыли огромный несмазанный замок, сменился влажными, булькающими хрипами, продолжился отвратительными сосущими звуками. Ещё не мёртвое тело жадно глотало воздух, уткнувшись носом в лужу собственной крови. Голова и часть шеи Антона были намертво зажаты в зубастых дугах самодельного тарелочного капкана. Тело, от грудины и ниже, билось в страшных конвульсиях. Трепетало, словно выброшенная на берег огромная рыбина. Ноги судорожно вздымали лесной ковёр, обнажая прелую листву, а в липком воздухе запахло чем-то сладким и страшным.

      И в краткий миг потери связи с реальностью Толик мог поклясться, что к страшным звукам агонии добавился новый, едва различимый: эхо тяжёлого топота копыт зависло в кронах деревьев.

* * *

      – Может, мы умерли? – из последних сил выдавила из себя Алёна и, привалившись спиной к ольхе, сползла по гладкому стволу.

      Вано упёрся руками в колени, перевёл дух. Тяжело сглатывая вязкую слюну и дыша, как загнанный