Пагубная любовь. Вадим Иновенков

и научные термины лились патокой в его уши. Он обожал это, он был весь отдан в этот момент только медицине, которую всем сердцем желал постичь, не оставляя в границах органа, о котором шла речь, ничего иного. Он внимательно вслушивался в речи профессора, при этом временами поглядывая на антураж его комнаты, где они сейчас вели замысловатую беседу. При всех добротностях помещений профессора, эта комната была самой нагруженной из-за наполнения декора. В ней больше всего чувствовался дух той ушедшей эпохи, преобладающей в выделке этой комнаты, – и деревянный настил, с полосчатыми древесным паркетом, и края бежевого потолка, выделенные крашеной гипсовой лепниной, и множество узоров астр, которые росли по всей площади обоев. На стенах были развешаны полки, с часами и папье-маше; возле них весели портреты великих мужей и просто красивых юношей и девушек. Но больше всего наполняли комнаты, точно стражники, это вытянутые книжные полки, на корешке которых можно было прочитать множество интересных названий томов. Не чужды антуражу были и статуэтки, размером в пядь, декоративные тарелочки, с названиями и профилями наших разнопёрых городов, а также, – непонятно откуда взявшееся у профессора – чучело головы оленя. Во всей отделке софы, кресел, тумбочек, шкафов – везде была рука профессионального резчика и красильщика, на которую было любо взглянуть. Рудалёв смотрел на всё это с восхищением. До того убранство здесь было красивым и выставлено со вкусом, что Рудалёв подумал про себя: «И как же это профессор смог накопить на все эти богатства? Наверное врут у нас, когда говорят, что преподавателям платят гроши».

      Глава 3

      Из окон уже давно не бился луч светила, закрытого за тесьмой сонного вечера. Дальний небосвод отливался марципановым отблеском. Павел Николаевич всё продолжал свой курс, изъясняя весь свой сорокалетний научный опыт. Он начал с разговора про вентральный участок, а после перекинулся на систему работы продолговатого мозга, на строение полушарий мозга, на их асимметрию, на особенности патологии при нарушении тех или иных отделов и прочее и прочее. Словом, он напоминал композитора, согласившегося по запросу сыграть одну свою короткую партитуру, по итогу игравший всю пьесу: от начала до конца. И Рудалёв был вовсе не против слушать эту игру одного музыканта. Иногда мысленно он прерывался и снова осматривал комнату хозяина, вглядываясь в углы, так что по возвращению в разговор застигал того за речами о Лурии или гении Павлове. В какой-то момент Рудалёв позволил себе перебить профессора, чтобы высказать своё мнение о предмете разговора.

      – Однако Павел Николаевич, – прервал он его, когда зашла речь о невозможности регенерации нейронов, – я вынужден с вами не согласиться. Напротив, я читал новые статьи и в них чётко говорится о возможности нейрогенеза у человека. Причём речь шла не только о глии и миелине, но и всецелом восстановлении синапсов и аксонов с дендритами.

      – Ну что же, это вполне возможно, вы вполне правы, – покрутился в кресле профессор, стараясь