Пагубная любовь. Вадим Иновенков

который стоял между ними на расстоянии вытянутой руки, гранённый стакан, наполненный чем-то бордовым.

      – Желаете, Валентин? – учтиво указав на второй стакан подле первого, произнёс профессор. – Великолепный гранатовый сбитень, попробуйте.

      – Нет, спасибо, профессор, не имею жажды, – отнекивался Рудалёв.

      – Как пожелаете, а между прочим – очень вкусный, – отпил он с нескрываемым удовольствием, причмокивая и аплодируя губами своему напитку. Рудалёв смотрел на него и сгорал от нетерпения поговорить с ним о тех лекциях, которых ему так недоставало в его познании. Павел Николаевич понял желание своего страждущего ученика, угадав в нём истинную жажду по учению, поэтому задал ему весьма желанный вопрос:

      – Итак, зачем же вы пришли?

      – Побеседовать с вами, профессор.

      – Вот как, – удивился профессор, надвигая свои роговые очки повыше на переносицу, – а вам сегодняшней лекции было мало, Валентин? Как она вам, кстати, понравилась?

      – Божественно, профессор. Как всегда отличная лекция. Но да, в ней есть изъян – её было мало, уж извините.

      Он раздвинул края губ ещё шире.

      – Что же, две пары вам кажутся малыми?

      – Тридцать два академических часа мне кажутся преступно малыми, Павел Николаевич, – с отчаянием вздохнул Рудалёв. – Поэтому я пришёл к вам, так как хотел бы позадавать вам множество вопросов, на которые в условиях лекции вы совсем никак не могли бы ответить; да и, честно говоря, – тут он нагнулся к профессору чуть ближе, – нам бы явно не дали поговорить в тех условиях.

      – Это можно. О чём же?

      – О медицине, профессор, вестимо.

      – О медицине я говорю последние сорок пять лет, – впадая в кресло и скрестив пальцы, отшутился профессор.

      – Но никто не говорит так, как вы. Вы стоите выше всех, кто преподаёт у нас в университете. Вы как гора вокруг всех этих холмов.

      – Ну что же вы, Валентин, не принижайте достоинства моих коллег. Они совсем не так уж плохи, как вы о них отзываетесь. Многие из них – молодые и целеустремлённые, идут на докторскую…

      – Да что с того, что они молодые? – прервал его Рудалёв, но тут же быстро затих и немного покраснев за вмешательство, докончил свою мысль лишь тогда, когда профессор вновь глотнул из стакана: – Приходят к нам из лучших институтов, где их научили по бумажке рапортовать, да и учат нас по этой же бумажке же. Всё, баста! Слово в слово. Их что не спросишь – стоят как вкопанные, словно язык проглотили. Ме да бе, профессор!

      – Не будьте так строги, Валентин.

      – Поймите же, Павел Николаевич, – я надеюсь вы позволите вас так называть по имени и отчеству, – они совсем не такие, как вы. Вы – светоч науки, образец опыта и огромных залежей мысли. Когда вы ведёте лекции, то я словно слушаю всех учёных эпохи от великой античности до наших дней. Вас же что ни спросишь, то вы найдёте ответ из своего ларца бездонного ума. Вы, Павел Николаевич, – последний образец той эпохи, в коей ещё было понятие