Пагубная любовь. Вадим Иновенков

на жизнь, теперь стояли как исполины новейшие дома, одетые в бело-оранжевые жакеты, с подобием угловатого купола на своих головах, напоминавшие турецкие фески. И всё здесь рядом было новое: детские площадки, дворы, автомобильные парки. Рудалёв насыщался этими экспонатами. «Да, недурно вы устроились, профессор», – сказал он, оглядывая высотки.

      Он сверил адрес по бумажке. Убедившись, что это был нужный дом, он вошёл в подъезд и поднялся на пятнадцатый этаж, где должен был проживать профессор. Всё внешнее устройство дома соответствовало стилю и внутреннему: тут были и выложенные мозаичной плиткой полы, и покрытые диагональным узорами стены, на которых были закреплены светильники. Везде было чисто и ухожено, каждая дверь была своеобразной и непохожей на остальные. Он сравнивал всю эту красоту со своим домом и усмехался тому, насколько она была похожа на лачугу при сопоставлении друг с другом.

      Он достал бумажку и прочитал номер квартиры: «320, 321, 322… Ага! 323 квартира, пришли», – произнёс он. – «Ну, есть кто дома?»

      Он хотел было постучать в дверь, но заприметив дверной звонок, нашёл более приемлемым воспользоваться им для создания важности кондиции. Он нажал на него и зажурчала приятная симфония певчих птиц. «Иду-иду! Дайте только халат накинуть», – послышались чьи-то отдалённые слова за дверью. Донеслось приближающееся шарканье. Когда отварилась дверь, на пороге оказалось знакомое лицо, натянувшее на себя атласный халат, заместо своего рабочего жакета. Перед Рудалёвым стоял профессор, держащий в руках трубку. Он потупил взгляд на неожиданного гостя, щурясь и напрягаясь. Рудалёв смекнул, что профессор немного позабыл о его сегодняшнем визите и, протянув ему руку, сказал со всей ему доступной грациозностью:

      – Здравствуйте, Павел Николаевич. Неужели не вспомнили?

      Момент истины прозрел в очах профессора, который своей торжественной улыбкой озарил как врата порог своего дома.

      – А-а, да-да-да, Валентин, – пожимая руку и улыбаясь, произнёс профессор, – что же это я, проходите, милости просим.

      Профессор (или как его звали в миру – Павел Николаевич) был известен как блестящий преподаватель и деятель науки, замечательной особенностью которого было полное отсутствие докторской чванливости. Напротив, он был известен как простой и открытый человек, без излишнего учёного жеманства. В его элегантных манерах, которые закостенели лишь вместе с неизбежной дремучей старостью, жили положительные качества чувств доброты. Он был прекрасно известен своим радушьем. Его любили окружающие, уважали коллеги, и, наверное, восхищались бы ученики, если бы не его занудность, от которой молодое поколение воротило нос. Но все те пороки и все те добродетели, в которых сливается каждый человек, не исключая Павла Николаевича, были едиными для Рудалёва, видевшего в нём именно профессора, – то наименование, которым он обозначал огромное уважение к этому престарелому слуге своего дела, никем более не раздаваемое.

      Он ступил в квартиру, обустройство