Кровь хрустального цветка. Сара А. Паркер

вдруг стоит ко мне спиной, и я слышу, как покручивает бокал, чтобы перемешать воду…

      Ни крови. Ни смазанного следа.

      Их нет.

      И я ничего не почувствовала. Даже легчайшего касания. Как будто Рордин изо всех сил постарался, чтобы его не осталось.

      Засевший у меня внутри тяжелый камень очень похож на разочарование.

      Рордин идет к двери, не позволяя мне даже бросить взгляда на его лицо. Мерцает ли в его глазах неудовольствие? Неудовлетворенность?

      Отвращение?

      Настолько ли все плохо, что мне нельзя видеть?

      – Сегодня вечером подношение не понадобится.

      Сердце ухает в пятки, в горле набухает ком, не давая нормально вздохнуть.

      Эти слова…

      Кислота, что льется прямо мне на кости.

      Он крадет тот садистский трепет, что я испытываю во время ежевечернего ритуала, и заменяет его вот этим – столь же отстраненным, словно во время принятия подношения нас таки разделяла дверь.

      Рордин останавливается, держа ладонь на дверной ручке.

      – Сиреневый.

      Трясу головой, устремляя остекленевший взгляд на его затылок.

      – Что?

      – Под цвет твоих глаз, – бормочет Рордин, прежде чем потянуть дверь на себя – и исчезнуть из виду.

      Веки, трепеща, смыкаются, отгораживая меня от мира.

      Я истекала кровью за завтраком, но Рордин почему-то не потребовал от меня окунуть ногу в ведро воды.

      Это что, наказание какое-то? Способ заставить меня нарушить привычный распорядок дня? Потому как похоже именно на него.

      Рордин нанес удар и свалил.

      Раздается тихий стук, и я вижу, как Говард просунул голову в дверной проем и осматривает комнату блестящими глазками-бусинками.

      – Он ушел?

      – Ушел, – прочищаю горло, наблюдая, как Говард крадется внутрь так, будто пол усеян горячими углями. – И ему понравился красный.

      Говард спускает очки пониже, изучает меня поверх оправы.

      – О?

      Киваю.

      – И я хочу платье с низким вырезом сзади. И чтобы бедра облегало.

      Портной хмурит брови, его глазки распахиваются шире, а щеки пунцовеют.

      – Но… но, Орлейт, моя дорогая… тогда ты не сможешь надеть корсет. Для такого случая это очень, очень вольно!

      – В этом и смысл, – цежу я, вытаскивая остальные булавки из той чудовищности, которую навертела на меня Дольси.

      Если уж я и должна присутствовать на балу, то я не позволю запихнуть меня в то, в чем невозможно дышать.

      – До тех пор, пока ворот остается у горла, в остальном даю вам творческую волю, Говард. Вы постоянно говорите, что хотели бы одеть меня как куклу. Что ж… попытайтесь.

      Портной долго на меня смотрит, прежде чем разразиться бурной деятельностью, болтовней и выразительными жестами, которые вызывают у меня улыбку.

      Рордин хочет меня наказать? Хорошо.

      В эту игру можно играть вдвоем.

      Глава 8

      Орлейт

      Солнце садится, окрашивая облака мягким фиолетовым оттенком.

      Стоя среди