Ротуск. Геннадий Куликов

знала, что ты придёшь. Не привёз ли и в этот раз с собой молоко?» Комната преобразилась, солнце добралось до её окна. После вопроса о молоке она стала прежней, нет, она стала вновь неузнаваемой, только неузнаваемой с другой, с новой стороны. Она переоделась. Она блестела волосами, светилась лицом, искрилась глазами; она вела по улице в магазин, вспоминала о просьбах сидящих бабушках, вела на работу. «Наша Любаша дождалась» звучало следом за ними.

      К вечеру, робость от повышенного внимания растаяла, к подошве увеличиваясь, прирастала платформа; упругость вернулась к волосам и на вечеринку к её знакомым хотя и тушуясь, но пришёл в самоуважении. Самоуважение, за столом обозначилось сомнением мужа хозяйки дома, «За тебя Любаша замуж не пойдёт – Мне это и не нужно» – Кто-то ответил за него.

      А Любаша? она танцевала и звала его в круг, когда он отказывался, она в танце останавливалась около других, танцевала с ними. Компанией пели застольные песни. Он же слышал её одну, слышал накопленную годами горечь, которую нельзя высказать, невозможно разделить с другими. Много позднее, слушая исполнение признанных мастеров, он не находил и части выпетого ею. Весь вечер она то дразнила его, то жаловалась ему, весь вечер она находилась в двух крайностях. Много, много позднее, раз за разом, возвращалась и возвращалась к Енокентию фраза мужа хозяйки. Много, много позднее в поездке по тем местам, искал и не нашёл он случайного, на один раз соседа по столу, не нашёл и причины заставившей произнести его – «За тебя Любаша замуж не пойдёт».

      Вечеринка закончилась, они вернулись в её намытую комнату. «А ведь я, тебе вначале не понравилась – Спросила она? Нет, скорее пожелала услышать уверения в обратном, а ему, почему-то вспоминалась Паля. Она редко засыпала ранее полуночи. Вспомнилась секундой, вспомнилась и он, в оправдание что ли, сознался – Люба, родная, я три года жил тобой. Родная. Родная…» и далее не нашёл что сказать. Что она услышала в этих словах, что подумала? « Жил мной? Жил, разу не написав?» А может, и не вспоминала, а тоже оказалась в той секунде, в которую он улетел к другой, и поняла причину его нежелания ходить с ней по посёлку, поняла, отчего он войдя утром дёрнулся назад, словно ошибся дверью. Возможно, одной секундой, что было ранее перевернулось. Она, в один миг переродилась. Рядом с ним стояла растерянность, прикрытая халатом, нет накрытая, но только не халатом. «Родная? – повторила она глухим, потухшим голосом, а помолчав отрезала – У тебя грубые руки» и села.

      Она не остановила его резкие сборы среди ночи, сидела молча, завесившись волосами. Она не шелохнулась, при его уходе, или не слышала уход. Выйдя в коридор, он назначил полчаса, те же полчаса, что сутки назад у дороги, а ушёл к утру, так и не услышав щелчка задвижки, ушёл не поняв случившегося, ушел, унося последние слова «У тебя грубые руки».

      Енокентий, добрался до райцентра к открытию магазинов, потому в гостиницу пришёл