Ротуск. Геннадий Куликов

остановились, голова обернулась назад – ему показалось, в руке у Мамы хворостина, а может и была? Только её слова обращённые к ребёнку «Стыдно за тебя. Иди, иди» остановили попытку вмешаться.

      Он не влез, пересилив себя. Среди ночи, трагедия мальчишки вновь встав перед глазами, выдернула из его памяти подобное состояние – тогда, за провинность он был наказан сверх справедливости, в своём понимании. Забравшись на полати, он давился слезами, доски ходили в такт приступам шестилетнего отчаяния, Мать не выдержала, отправила мыться. Другого случая отмены наказания в его доме, он не мог вспомнить.

      Но в каждом доме свои правила, свои ценности. Должно быть не только в доме, но и в каждой деревне? В деревнях, принятые ценности ещё заметнее – в одной, будут уважать за умение срубить дом, поставить красивый стог сена, вырастить первыми огурцы. Здесь, с верой в свою власть, во власти страны, стремятся добиться признания от них. Отожествляют, зачастую власть, да и себя с истиной.

      Деревни, где до перестройки, добивались знамён и орденов, где утро начиналось с интереса кто впереди, и можно ли к вечеру обогнать – рухнули. После перемен, в первой самостоятельности они ещё пытались произвести, продать и вновь стать лучшими, но обманутые лозунгами, ткнувшись в могущество российского чина, потеряли веру и вошли в состояние – час прожить а там, что будет. Они не могли быть вторыми, или третьими. Потеряв возможность стать первыми, они стали никакими.

      Его остров, с единственным поселком находившимся на нём, относился верно, к данному типу. Наклонившиеся дома с прогнутыми крышами, упавшие заборы, бурьяны. Гостиница, точнее дом для приезжих, в центре. Поселили в двухместный номер. Годы перестройки окончательно износили здание: обои пятнами, душ – ковшом из оцинкованного бачка заимствованного в прачечной. Столовую после 19°° переименовывают в ресторан. Было18°°. От знакомых по общепиту, красного супа и котлеты из сала в сухарях, пришлось отказаться. Отужинав купленными батоном с яйцами и молоком, Енокентий отправился на кладбище. Ему шёл седьмой десяток. Не огороженное пространство, с холмиками, обелисками и крестами с нечитаемыми, или трудно просматриваемыми датами, служило местом для захоронений. Он был в два и не только в два раза, старше большей части занимавших участки. Осмотр прервала набросившаяся бродячая собака.

      Вернувшись в гостиницу, попросил дежурную разбудить, она согласилась и посмотрев в глаза, добавила, «Номер вам можно… оставить на одного – Нет, нет. Для меня приятны незнакомые соседи» Услышав ответ, потеряла интерес. Ложась ему вспомнилась беспричинная злость набросившейся собаки, однако он быстро развернул мысли на завтрашний день, но сосредоточиться не смог, да и на чём сосредотачиваться: кладбище, бурьяны, да дежурная. Усталость отяжелила веки и засыпал под собственное взбадривание «Полками командуют в семнадцать, а мне эвон. Чай получится?». Утром, несколько позднее